Геннадий Банщиков: «Талантливый человек всегда меняется в лучшую сторону»
23 марта композитору Борису Тищенко исполнилось 70 лет. К его юбилею телеканал «Культура» показал документальный фильм «Монолог души». Наш корреспондент встретился с его другом и коллегой Геннадием Банщиковым, который признался в огромной любви к музыке Бориса Тищенко…
– Что, помимо совместной работы в консерватории, объединяет Вас с Борисом Ивановичем Тищенко?
– Музыка. Я познакомился с Борисом Ивановичем где-то в середине 60-х годов. Первое знакомство с его музыкой меня ошеломило. Это было в консерватории. В частности, он показывал запись своего Первого виолончельного концерта. С того момента я стал поклонником его творчества и остаюсь им по сей день.
– Лично с композитором когда познакомились?
– Примерно тогда же. Спустя некоторое время я стал членом Союза композиторов, и там мы достаточно плотно общались, дружили. С конца 60-х годов постоянно и в течение нескольких десятилетий мы были первыми или одними из первых слушателей сочинений друг друга. Это были и есть отношения, основанные на полном доверии друг к другу и, во всяком случае, с моей стороны, глубочайшем уважении.
– Сейчас вы часто обсуждаете свои и его сочинения?
– К сожалению, реже, возраст уже…
– Помните какой-нибудь интересный совет, который он Вам дал?
– Были такие. Он давал мне советы неоднократно, за что я ему благодарен. Я тоже, кстати говоря, не гнушался советовать ему что-либо. Но все это носит сугубо профессиональный характер, который трудно объяснить другим людям. Часто то, что я говорил о его музыке, носило характер комплиментов. Как я когда-то ему сказал, я люблю его музыку априори, до того, как я ее впервые услышу. Это композитор, чье мироощущение очень созвучно моему.
– В чем именно?
– Во всем. Знаете, как мы, профессионалы, относимся к музыке вообще? Мы оцениваем ее по двум параметрам. Первое – по объективным критериям: как эта музыка сделана, насколько она совершенна. Это то, что не зависит от наших пристрастий. Второе – это стилистика, некоторое духовное наполнение музыки, которое близко лично нам. Я, например, считаю эталоном музыкального искусства творчество Людвига Бетховена, но больше всего люблю Рихарда Штрауса. Он близок мне до невероятности, а Бетховен – это объективная вершина, выше которой, на мой взгляд, нет ничего. В случае с Борисом Ивановичем эти два аспекта отношения к музыке во мне абсолютно сходятся в одно. С точки зрения того, как музыка Бориса Тищенко сделана, я считаю, что она высоко совершенна. И с другой стороны, характер его музыки, стилистика мне ужасно близки.
– В новом документальном фильме «Монолог души», показанный каналом «Культура» к юбилею Бориса Тищенко, были использованы фрагменты его «Реквиема» на стихи Анны Ахматовой в исполнении оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева. Расскажите о своих впечатлениях от этого сочинения.
– Впервые я услышал «Реквием» очень давно, где-то в начале 70-х годов в авторском исполнении на рояле. Как всегда, это было очень сильно. Помню, как на мое собственное великолепное ощущение от этой музыки наложилось ощущение невероятной досады оттого, что, как мне казалось тогда, я никогда не смогу услышать ее в настоящем исполнении. Оказалось, это все можно играть совершенно свободно…
– Как менялось Ваше восприятие музыки Бориса Тищенко за время вашего знакомства? Как менялась его музыка?
– Мы все меняемся с годами… Талантливый человек – он всегда меняется в лучшую сторону.
– Можете ли Вы назвать жанр творчества Бориса Тищенко, где он раскрылся наиболее мощно как композитор?
– Это симфоническое творчество и в той же степени камерная музыка. Как я говорю, фортепианные сонаты Бетховена – это неоркестрованные симфонии. Они для меня находятся в одном русле. Примерно такое же у меня восприятие симфонической и камерной музыки Бориса Ивановича. При всем при этом в свое время я был совершенно ошеломлен одним его сочинением в жанре балета. Я в принципе этот жанр не понимаю и не люблю, хотя сам написал несколько балетов. Я его не понимаю с точки зрения танца, а может быть, из-за своего плохого зрения. Даже когда я сижу в первых рядах партера, я все равно плохо вижу, что происходит на сцене. И тем не менее, когда я попал на спектакль «Ярославна», это было где-то в 70-е годы, меня совершенно потрясла музыка, хотя я ее уже знал по авторскому исполнению на рояле. Я считаю, что в XX веке есть два балета, которые стоят на самой вершине балетного творчества (я имею ввиду музыкальную сторону). Это «Весна священная» Игоря Стравинского и «Ярославна» Бориса Тищенко.
– «Весна священная» часто исполняется в симфонических концертах. А «Ярославна»?
– Тоже, правда не целиком, а в качестве сюиты. При этом для меня она абсолютно ничего не теряет.
– Как студенты Бориса Тищенко воспринимают своего учителя прежде всего – как знаменитого композитора или как авторитетного педагога?
– Я не сижу у него в классах на занятиях. Я надеюсь, что в первую очередь его воспринимают как огромного композитора, к каждому слову которого нужно прислушиваться максимально.
– Борис Тищенко как-то произнес, что в музыке ничего нельзя запрещать. Вы согласны?
– Абсолютно. Причем не только в музыке, а и в литературе, искусстве, да и вообще не надо бы. Есть законодательство страны, которое нарушать нельзя, а все остальное можно. В музыке можно нарушать все, что угодно, только при этом нужно убедить слушателя, что это нарушение необходимо и целесообразно. Если автору, который нарушает все принятые нормы музыкального письма, удается убедить в том, что он это сделал сознательно и правильно, тогда он молодец. У Бориса Ивановича это получалось нередко.
– Своим ученикам он все разрешает?
– Нет, ни в коем случае. Дело в том, что нарушать музыкальный закон имеет право только тот, кто умеет это делать. Когда человек делает все, что хочет, может получиться полная ерунда. У студентов такое бывает, это каждый педагог знает. Тут приходится призывать к дисциплине, власть употреблять…
– Это правда, что Вы учились и в Москве, и в Петербурге?
– Да.
– Как Вы считаете, существует ли сейчас разница между петербургской и московской композиторскими школами?
– Она существует уже ни один век. Я это вижу даже в том, как отличаются сами города – строгость Петербурга и разухабистость в хорошем смысле Москвы. Москва – это улица, которая идет-идет, а потом внезапно сворачивает под неожиданным углом. В Петербурге такого практически не увидишь. Нечто подобное можно увидеть и в музыкальных школах этих городов. Ленинградская музыка того времени была более академична, строга, а московская отличалась большей стилистической разноголосицей. Хотя был и такой случай: я, как всякий студент-композитор в Московской консерватории, имел час времени на то, чтобы слушать музыку в фонотеке. Сочинения надо было заказывать заранее, и я выбрал Canticum Sacrum Стравинского и «Современный псалом» Шенберга. Когда второй раз подряд на следующей неделе я заказал те же самые сочинения, потому что с первого раза осилить их очень трудно, меня вызвали к декану! Почему я не заказываю, например, Чайковского? Когда я нечто подобное делал в Ленинградской консерватории, ко мне никто претензий не предъявлял. Как Бродский сказал, «если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции у моря»…
– Дмитрий Шостакович называл Тищенко лучшим учеником. Какую роль в судьбе Бориса Ивановича сыграло знакомство с этим композитором?
– Огромную, безусловно. Тот дух симфонизма, олицетворением которого в советской музыке был Шостакович, в полной мере воплотился и в творчестве Тищенко. Другое дело, что Борис Иванович привнес в него и кое-что свое, потому он и является замечательным композитором.
– Что по Вашему мнению делает композитора известным?
– Известность бывает разного толка. Что касается музыки, то музыка Бориса Ивановича без сомнения останется в истории, потому что она удивительно неожиданна и совершенна.
– Что Вы подразумеваете под словом «неожиданна»?
– У меня бывают очень способные студенты, но мне все время хочется их растормошить. Выберитесь вы из своего хорошего, уютного мирка и поведите нас за собой! Вот Борис Иванович всегда ведет своих слушателей туда, где этот слушатель еще не бывал.
– Второй виолончельный концерт Бориса Тищенко написан для виолончели соло, 48 виолончелей, 12 контрабасов и двух ударных. Странный, неожиданный состав…
– Это была идея Мстислава Леопольдовича Ростроповича, который играл Первый виолончельный концерт Бориса Ивановича. Дело в том, что Ростропович тогда увлекался созданием во всех мало-мальски крупных городах СССР клубов виолончелистов. В Ленинграде по предварительным прикидкам он нашел 48 хороших виолончелистов, которые могли стать членами такого клуба. Для них он и предложил Борису Тищенко написать концерт. Борис Иванович тут же реализовал эту идею. Кстати говоря, у него и Первый виолончельный концерт для довольно необычного состава: не просто для виолончели с оркестром, а с оркестром исключительно духовым. Дмитрий Дмитриевич Шостакович вскоре сделал свой вариант партитуры с традиционным оркестром, тоже хорошо звучало…
– Борис Иванович пишет сразу партитуру или клавир?
– Обычно композиторы пишут так называемый дирекцион, где в конспективном виде фиксируются все детали музыкальной ткани, а потом уже пишется партитура по всем законам партитурного письма.
– Что бы Вы хотели пожелать Борису Тищенко в его юбилей?
– Жизни, долгой жизни и творчества, сколько хватит сил.
– Музыка. Я познакомился с Борисом Ивановичем где-то в середине 60-х годов. Первое знакомство с его музыкой меня ошеломило. Это было в консерватории. В частности, он показывал запись своего Первого виолончельного концерта. С того момента я стал поклонником его творчества и остаюсь им по сей день.
– Лично с композитором когда познакомились?
– Примерно тогда же. Спустя некоторое время я стал членом Союза композиторов, и там мы достаточно плотно общались, дружили. С конца 60-х годов постоянно и в течение нескольких десятилетий мы были первыми или одними из первых слушателей сочинений друг друга. Это были и есть отношения, основанные на полном доверии друг к другу и, во всяком случае, с моей стороны, глубочайшем уважении.
– Сейчас вы часто обсуждаете свои и его сочинения?
– К сожалению, реже, возраст уже…
– Помните какой-нибудь интересный совет, который он Вам дал?
– Были такие. Он давал мне советы неоднократно, за что я ему благодарен. Я тоже, кстати говоря, не гнушался советовать ему что-либо. Но все это носит сугубо профессиональный характер, который трудно объяснить другим людям. Часто то, что я говорил о его музыке, носило характер комплиментов. Как я когда-то ему сказал, я люблю его музыку априори, до того, как я ее впервые услышу. Это композитор, чье мироощущение очень созвучно моему.
– В чем именно?
– Во всем. Знаете, как мы, профессионалы, относимся к музыке вообще? Мы оцениваем ее по двум параметрам. Первое – по объективным критериям: как эта музыка сделана, насколько она совершенна. Это то, что не зависит от наших пристрастий. Второе – это стилистика, некоторое духовное наполнение музыки, которое близко лично нам. Я, например, считаю эталоном музыкального искусства творчество Людвига Бетховена, но больше всего люблю Рихарда Штрауса. Он близок мне до невероятности, а Бетховен – это объективная вершина, выше которой, на мой взгляд, нет ничего. В случае с Борисом Ивановичем эти два аспекта отношения к музыке во мне абсолютно сходятся в одно. С точки зрения того, как музыка Бориса Тищенко сделана, я считаю, что она высоко совершенна. И с другой стороны, характер его музыки, стилистика мне ужасно близки.
– В новом документальном фильме «Монолог души», показанный каналом «Культура» к юбилею Бориса Тищенко, были использованы фрагменты его «Реквиема» на стихи Анны Ахматовой в исполнении оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева. Расскажите о своих впечатлениях от этого сочинения.
– Впервые я услышал «Реквием» очень давно, где-то в начале 70-х годов в авторском исполнении на рояле. Как всегда, это было очень сильно. Помню, как на мое собственное великолепное ощущение от этой музыки наложилось ощущение невероятной досады оттого, что, как мне казалось тогда, я никогда не смогу услышать ее в настоящем исполнении. Оказалось, это все можно играть совершенно свободно…
– Как менялось Ваше восприятие музыки Бориса Тищенко за время вашего знакомства? Как менялась его музыка?
– Мы все меняемся с годами… Талантливый человек – он всегда меняется в лучшую сторону.
– Можете ли Вы назвать жанр творчества Бориса Тищенко, где он раскрылся наиболее мощно как композитор?
– Это симфоническое творчество и в той же степени камерная музыка. Как я говорю, фортепианные сонаты Бетховена – это неоркестрованные симфонии. Они для меня находятся в одном русле. Примерно такое же у меня восприятие симфонической и камерной музыки Бориса Ивановича. При всем при этом в свое время я был совершенно ошеломлен одним его сочинением в жанре балета. Я в принципе этот жанр не понимаю и не люблю, хотя сам написал несколько балетов. Я его не понимаю с точки зрения танца, а может быть, из-за своего плохого зрения. Даже когда я сижу в первых рядах партера, я все равно плохо вижу, что происходит на сцене. И тем не менее, когда я попал на спектакль «Ярославна», это было где-то в 70-е годы, меня совершенно потрясла музыка, хотя я ее уже знал по авторскому исполнению на рояле. Я считаю, что в XX веке есть два балета, которые стоят на самой вершине балетного творчества (я имею ввиду музыкальную сторону). Это «Весна священная» Игоря Стравинского и «Ярославна» Бориса Тищенко.
– «Весна священная» часто исполняется в симфонических концертах. А «Ярославна»?
– Тоже, правда не целиком, а в качестве сюиты. При этом для меня она абсолютно ничего не теряет.
– Как студенты Бориса Тищенко воспринимают своего учителя прежде всего – как знаменитого композитора или как авторитетного педагога?
– Я не сижу у него в классах на занятиях. Я надеюсь, что в первую очередь его воспринимают как огромного композитора, к каждому слову которого нужно прислушиваться максимально.
– Борис Тищенко как-то произнес, что в музыке ничего нельзя запрещать. Вы согласны?
– Абсолютно. Причем не только в музыке, а и в литературе, искусстве, да и вообще не надо бы. Есть законодательство страны, которое нарушать нельзя, а все остальное можно. В музыке можно нарушать все, что угодно, только при этом нужно убедить слушателя, что это нарушение необходимо и целесообразно. Если автору, который нарушает все принятые нормы музыкального письма, удается убедить в том, что он это сделал сознательно и правильно, тогда он молодец. У Бориса Ивановича это получалось нередко.
– Своим ученикам он все разрешает?
– Нет, ни в коем случае. Дело в том, что нарушать музыкальный закон имеет право только тот, кто умеет это делать. Когда человек делает все, что хочет, может получиться полная ерунда. У студентов такое бывает, это каждый педагог знает. Тут приходится призывать к дисциплине, власть употреблять…
– Это правда, что Вы учились и в Москве, и в Петербурге?
– Да.
– Как Вы считаете, существует ли сейчас разница между петербургской и московской композиторскими школами?
– Она существует уже ни один век. Я это вижу даже в том, как отличаются сами города – строгость Петербурга и разухабистость в хорошем смысле Москвы. Москва – это улица, которая идет-идет, а потом внезапно сворачивает под неожиданным углом. В Петербурге такого практически не увидишь. Нечто подобное можно увидеть и в музыкальных школах этих городов. Ленинградская музыка того времени была более академична, строга, а московская отличалась большей стилистической разноголосицей. Хотя был и такой случай: я, как всякий студент-композитор в Московской консерватории, имел час времени на то, чтобы слушать музыку в фонотеке. Сочинения надо было заказывать заранее, и я выбрал Canticum Sacrum Стравинского и «Современный псалом» Шенберга. Когда второй раз подряд на следующей неделе я заказал те же самые сочинения, потому что с первого раза осилить их очень трудно, меня вызвали к декану! Почему я не заказываю, например, Чайковского? Когда я нечто подобное делал в Ленинградской консерватории, ко мне никто претензий не предъявлял. Как Бродский сказал, «если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции у моря»…
– Дмитрий Шостакович называл Тищенко лучшим учеником. Какую роль в судьбе Бориса Ивановича сыграло знакомство с этим композитором?
– Огромную, безусловно. Тот дух симфонизма, олицетворением которого в советской музыке был Шостакович, в полной мере воплотился и в творчестве Тищенко. Другое дело, что Борис Иванович привнес в него и кое-что свое, потому он и является замечательным композитором.
– Что по Вашему мнению делает композитора известным?
– Известность бывает разного толка. Что касается музыки, то музыка Бориса Ивановича без сомнения останется в истории, потому что она удивительно неожиданна и совершенна.
– Что Вы подразумеваете под словом «неожиданна»?
– У меня бывают очень способные студенты, но мне все время хочется их растормошить. Выберитесь вы из своего хорошего, уютного мирка и поведите нас за собой! Вот Борис Иванович всегда ведет своих слушателей туда, где этот слушатель еще не бывал.
– Второй виолончельный концерт Бориса Тищенко написан для виолончели соло, 48 виолончелей, 12 контрабасов и двух ударных. Странный, неожиданный состав…
– Это была идея Мстислава Леопольдовича Ростроповича, который играл Первый виолончельный концерт Бориса Ивановича. Дело в том, что Ростропович тогда увлекался созданием во всех мало-мальски крупных городах СССР клубов виолончелистов. В Ленинграде по предварительным прикидкам он нашел 48 хороших виолончелистов, которые могли стать членами такого клуба. Для них он и предложил Борису Тищенко написать концерт. Борис Иванович тут же реализовал эту идею. Кстати говоря, у него и Первый виолончельный концерт для довольно необычного состава: не просто для виолончели с оркестром, а с оркестром исключительно духовым. Дмитрий Дмитриевич Шостакович вскоре сделал свой вариант партитуры с традиционным оркестром, тоже хорошо звучало…
– Борис Иванович пишет сразу партитуру или клавир?
– Обычно композиторы пишут так называемый дирекцион, где в конспективном виде фиксируются все детали музыкальной ткани, а потом уже пишется партитура по всем законам партитурного письма.
– Что бы Вы хотели пожелать Борису Тищенко в его юбилей?
– Жизни, долгой жизни и творчества, сколько хватит сил.