Василий Устюжанин: «Чувства жизни нет без чувства смерти. Мы уйдем не как в песок вода» ...
Я сегодня о грустном и о светлом одновременно. О могилах и о стихах. На днях побывал в Переделкине, на местном кладбище. Последний приют на нем нашли тысячи простых смертных и десятки, а, может, и сотни непростых, в том числе - именитых и даже знаменитых поэтов.
Его за это еще называют писательским некрополем. В 30-е годы правительство одарило переделкинскими госдачами лучших из лучших мастеров пера в надежде, что, благодарные, в благословенной тиши, будут они облекать сокровенные мысли в проникновенные и вдохновенные строки, а потом и в книги, но ... в правильные строки и книги.
Получалось у дачников по-всякому. Сокровенные строки, конечно, складывались, вдохновенные - хуже, а правильные - ещё хуже. Поэтическое озарение - это всегда не по правилам, и даже всегда исключение из правил. Но закончили все авторы свой земной путь здесь, на переделкинском погосте. И кто знает, может, души их, давно отлетевшие к небу, все еще дописывают незавершенные творения, правят вышедшие, пытаются прошептать и прокричать нам нечто личное и важное, что не успели высказать при жизни.
Увы, тонка и обрывочна эфирная связь. Услышать могут только родные. Но все же здесь, у могильных оград и могильных холмов, я её, слабую, тоже ощутил, когда фотографировал памятные стелы и надгробия поэтов. В этот момент память невольно требовала ...их стихов. И как ценители слова кладут к памятным знакам живые цветы, так мне захотелось сейчас, когда пишу этот пост, положить к ним лирические строки, написанные поэтами не обязательно в переделкинских пределах, но от которых все равно исходит свет прожитой ими здесь и не здесь жизни.
Евгений Евтушенко
(1932-2017)
Зашумит ли клеверное поле,
заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню,
что и я когда-нибудь умру.
Но на крыше возле водостока
встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть — жестоко
и к себе, и, главное, к другим.
Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдем не как в песок вода,
но живые, те, что мертвых сменят,
не заменят мертвых никогда.
Кое-что я в жизни этой понял,—
значит, я живым недаром был.
Я забыл, казалось, все, что помнил,
но запомнил все, что я забыл.
Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней, сколько раз любили в жизни мы.
Понял я, что тайно был причастен
к стольким людям сразу всех времен. Понял я, что человек несчастен,
потому что счастья ищет он.
В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
потому и видит глубоко.
Счастье — словно взгляд из самолета. Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то — горе человека не предаст.
Счастлив был и я неосторожно,
слава богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.
Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
потому что счастья не ищу.
Мне бы — только клевера сладинку на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку — все-таки совсем не умереть.
Инна Лиснянская
(1928-2014)
Что делать? – спросила у Жизни, – сказала: умри!
Что делать? – спросила у Смерти, – сказала: живи!
Чтоб что-нибудь делать, в духовке сушу сухари,
А дождь за окном, как мерцательный трепет в крови.
То ангел меня посещает, а то – сатана,
И каждый выходит из зеркала против окна,
И только себя я не вижу в стекле никогда,
А время течёт, как течёт дождевая вода.
Я ангелу плачусь, но тут же приходит другой,
Меж нами я воздух крещу обожжённой рукой.
Мне кажется, ночь – это уголь сгоревшей зари,
А это сгорели в духовке мои сухари.
Борис Пастернак
(1890-1960)
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Татьяна Глушкова
(1939-2001)
Когда не стало Родины моей,
я ничего об этом не слыхала:
так, Богом береженая, хворала! -
чтоб не было мне горше
и больней...
Когда не стало Родины моей,
я там была, где ни крупицы
света:
заслонена, отторгнута,
отпета -
иль сожжена до пепельных углей.
Когда не стало Родины моей,
я шла тропою к Неземной
Отчизне.
Но даже там, как на горючей
тризне,
не пел волоколамский соловей...
Когда не стало Родины моей,
в ворота ада я тогда стучала:
возьми меня!.. А только бы
восстала
страна моя из немощи своей.
Когда не стало Родины моей,
воспряла смерть во всем
подлунном мире,
рукой костлявой на железной
лире
бряцая песнь раздора и цепей.
Когда не стало Родины моей,
Тот, кто явился к нам
из Назарета,
осиротел не менее поэта
последних сроков Родины моей.
Николай Доризо
(1923-2011)
Спешит на свидание бабушка,
Не правда ли, это смешно?
Спешит на свидание бабушка,
Он ждёт её возле кино. Расплакалась внучка обиженно,
Сердито нахмурился зять -
Спешит на свидание бабушка,
Да как же такое понять!
Из дома ушла, оробевшая,
Виновная в чём-то ушла…
Когда-то давно овдовевшая,
Всю жизнь она им отдала.
Кого-то всегда она нянчила -
То дочку, то внучку свою -
И вдруг в первый раз озадачила
Своим непокорством семью.
Впервые приходится дочери
Отчаянно стряпать обед:
Ушла на свидание бабушка, - И это на старости лет!
Спешит на свидание бабушка,
И совестно ей от того… Спешит на свидание бабушка,
А бабушке - сорок всего.
Маргарита Алигер
(1915-1992)
Опять они поссорились в трамвае,
не сдерживаясь, не стыдясь чужих…
Но, зависти невольной не скрывая,
взволнованно глядела я на них.
Они не знают, как они счастливы.
И слава богу! Ни к чему им знать.
Подумать только! — рядом, оба живы,
и можно все исправить и понять…
Семен Липкин
(1911-2003)
Был всего лишь частицею множества,
Но вело меня к правде чутье.
Постигая свое убожество,
Все же в духе искал бытие.
Пожалей меня, пожалей меня,
Да войду я в царство Твое.
Предстоит мне участь покойника,
Скольких грешных я делатель дел.
Пожалей меня, как разбойника
В годы давние пожалел,
Пожалей меня, пожалей меня,
Да увижу эдемский предел.
У небес глаза с поволокою,
Я ж земля и в землю вернусь.
Пожалей Палестину далекую,
Пожалей мою бедную Русь.
Пожалей меня, пожалей меня,
Я боюсь, надеюсь, молюсь.
Егор Исаев
(1926-2013)
Очень грустно, друзья, вот что вам я скажу.
Мать свою из деревни в Москву увожу.
Увожу от дверей, от крыльца, от ворот,
От знакомой тропинки в сарай, в огород,
От высоких — до неба — пяти тополей,
Увожу от реки, от лугов, от полей,
От могилы отца, от родного всего…
Очень тяжко, друзья. Ну а ей каково?
То, что доступно сердцу и уму,
Всё от Него и всё Ему, Ему, Всевышнему.
И звон колоколов,
И горький смысл исповедальных слов… И лишь один вопрос от простоты:
А почему мы с Господом на ты?
И где ответ? Ответа нет пока.
Он где-то там, в глубинах языка.
Корней Чуковский
(1882-1969)
Бывают на свете
Хорошие дети,
Но вряд ли найдутся на нашей планете
Такие, кто был бы прелестнее Пети,
Смешного, глазастого, милого Пети.
Я, жалкий обломок минувших столетий,
Изведавший смерти жестокие сети,
Уже в леденящей барахтался Лете,
Когда сумасшедший и радостный ветер
Ворвался в мой дом и поведал о Пете,
Который, прибыв в золоченой карете,
Мне вдруг возвестил, что на свете есть дети,
Бессмертно веселые, светлые дети.
И вот я напряг стариковские силы
И вырвался прочь из постылой могилы...
Григорий Поженян
(1922-2005)
И те, кто в болотах,
и те, кто во ржи,
за то, что я выжил,
велели: скажи!
Велели: скажи, назови, нареки во имя, во славу и вопреки.
…Я сам у себя оказался в плену,
как будто вернулся с войны на войну, пытаясь на скошенном поле косить,
чтоб словом и делом друзей воскресить.
И я говорил тем, кто тише воды: зачем вы не слышите голос беды?
И я говорил тем, кто ниже травы: как знать вам цвет глаз, не подняв головы? И я говорил в рот набравшим камней: сказавший - не страшен, молчащий страшней.
У мирного времени свой обмолот.
Но годы войны, словно паковый лёд,
сдвигая границы, держали меня.
И слёзы катились по морде коня.
И чайки клевали глаза мертвецов. А голубь порвался с почтовым кольцом.
А я всё сдавал и сдавал города,
и в них оставалась душа навсегда.
И не хоронил - зарывал, зарывал…
Как будто за всех уже отгоревал.
И чем, уходящим, нам было тесней, тем красные маки красней и красней.
Но выцвела соль у солдатских рубах.
Та соль возвращенья как мёд на губах. Возмездья озноб у победной черты,
не полдень реванша, а день правоты.
И песня, что я ли, не я ль допою, -
то песня солдат, уцелевших в бою.
От имени тех, кто в болотах, во ржи
остались. А нам повелели: скажи!
Виктор Боков
(1914-2009)
В этот вьюжный неласковый вечер,
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок!
Я его вечерами вязала
Для тебя, моя добрая мать,
Я готова тебе, дорогая,
Не платок – даже сердце отдать!
Чтобы ты эту ночь не скорбела,
Прогоню от окошка пургу.
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Все равно пред тобой я в долгу!
Пусть буран все сильней свирепеет,
Мы не пустим его на порог.
И тебя, моя мама, согреет
Оренбургский пуховый платок.
Арсений Тарковский
(1907-1989)
Когда, еще спросонок, тело
Мне душу жгло и предо мной
Огнем вперед судьба летела
Неопалимой купиной, -
Свистели флейты ниоткуда,
Кричали у меня в ушах
Фанфары, и земного чуда
Ходила сетка на смычках,
И в каждом цвете, в каждом тоне
Из тысяч радуг и ладов
Окрестный мир стоял в короне
Своих морей и городов.
И странно: от всего живого
Я принял только свет и звук, -
Еще грядущее ни слова
Не заронило в этот круг…
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло.
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало…
День промыт, как стекло.
Только этого мало.
Александр Межиров
(1923-2009)
Какая музыка была! Какая музыка играла, Когда и души и тела Война проклятая попрала.
Какая музыка во всём, Всем и для всех - не по ранжиру.
Осилим… Выстоим… Спасём…
Ах, не до жиру - быть бы живу…
Солдатам голову кружа,
Трёхрядка под накатом брёвен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струна
Натянутая трепетала, Когда проклятая война И души и тела топтала. Стенали яростно, навзрыд, Одной-единой страсти ради
На полустанке - инвалид, И Шостакович - в Ленинграде.
Роберт Рождественский
(1932-1994)
Все начинается с любви…
Твердят:
«Вначале
было
слово…»
А я провозглашаю снова:
Все начинается
с любви!..
Все начинается с любви:
и озаренье,
и работа,
глаза цветов,
глаза ребенка —
все начинается с любви.
Все начинается с любви,
С любви!
Я это точно знаю.
Все,
даже ненависть —
родная
и вечная
сестра любви.
Все начинается с любви:
мечта и страх,
вино и порох.
Трагедия,
тоска
и подвиг —
все начинается с любви…
Весна шепнет тебе:
«Живи…»
И ты от шепота качнешься.
И выпрямишься.
И начнешься.
Все начинается с любви!
Получалось у дачников по-всякому. Сокровенные строки, конечно, складывались, вдохновенные - хуже, а правильные - ещё хуже. Поэтическое озарение - это всегда не по правилам, и даже всегда исключение из правил. Но закончили все авторы свой земной путь здесь, на переделкинском погосте. И кто знает, может, души их, давно отлетевшие к небу, все еще дописывают незавершенные творения, правят вышедшие, пытаются прошептать и прокричать нам нечто личное и важное, что не успели высказать при жизни.
Увы, тонка и обрывочна эфирная связь. Услышать могут только родные. Но все же здесь, у могильных оград и могильных холмов, я её, слабую, тоже ощутил, когда фотографировал памятные стелы и надгробия поэтов. В этот момент память невольно требовала ...их стихов. И как ценители слова кладут к памятным знакам живые цветы, так мне захотелось сейчас, когда пишу этот пост, положить к ним лирические строки, написанные поэтами не обязательно в переделкинских пределах, но от которых все равно исходит свет прожитой ими здесь и не здесь жизни.
Евгений Евтушенко
(1932-2017)
Зашумит ли клеверное поле,
заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню,
что и я когда-нибудь умру.
Но на крыше возле водостока
встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть — жестоко
и к себе, и, главное, к другим.
Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдем не как в песок вода,
но живые, те, что мертвых сменят,
не заменят мертвых никогда.
Кое-что я в жизни этой понял,—
значит, я живым недаром был.
Я забыл, казалось, все, что помнил,
но запомнил все, что я забыл.
Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней, сколько раз любили в жизни мы.
Понял я, что тайно был причастен
к стольким людям сразу всех времен. Понял я, что человек несчастен,
потому что счастья ищет он.
В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
потому и видит глубоко.
Счастье — словно взгляд из самолета. Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то — горе человека не предаст.
Счастлив был и я неосторожно,
слава богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.
Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
потому что счастья не ищу.
Мне бы — только клевера сладинку на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку — все-таки совсем не умереть.
Инна Лиснянская
(1928-2014)
Что делать? – спросила у Жизни, – сказала: умри!
Что делать? – спросила у Смерти, – сказала: живи!
Чтоб что-нибудь делать, в духовке сушу сухари,
А дождь за окном, как мерцательный трепет в крови.
То ангел меня посещает, а то – сатана,
И каждый выходит из зеркала против окна,
И только себя я не вижу в стекле никогда,
А время течёт, как течёт дождевая вода.
Я ангелу плачусь, но тут же приходит другой,
Меж нами я воздух крещу обожжённой рукой.
Мне кажется, ночь – это уголь сгоревшей зари,
А это сгорели в духовке мои сухари.
Борис Пастернак
(1890-1960)
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Татьяна Глушкова
(1939-2001)
Когда не стало Родины моей,
я ничего об этом не слыхала:
так, Богом береженая, хворала! -
чтоб не было мне горше
и больней...
Когда не стало Родины моей,
я там была, где ни крупицы
света:
заслонена, отторгнута,
отпета -
иль сожжена до пепельных углей.
Когда не стало Родины моей,
я шла тропою к Неземной
Отчизне.
Но даже там, как на горючей
тризне,
не пел волоколамский соловей...
Когда не стало Родины моей,
в ворота ада я тогда стучала:
возьми меня!.. А только бы
восстала
страна моя из немощи своей.
Когда не стало Родины моей,
воспряла смерть во всем
подлунном мире,
рукой костлявой на железной
лире
бряцая песнь раздора и цепей.
Когда не стало Родины моей,
Тот, кто явился к нам
из Назарета,
осиротел не менее поэта
последних сроков Родины моей.
Николай Доризо
(1923-2011)
Спешит на свидание бабушка,
Не правда ли, это смешно?
Спешит на свидание бабушка,
Он ждёт её возле кино. Расплакалась внучка обиженно,
Сердито нахмурился зять -
Спешит на свидание бабушка,
Да как же такое понять!
Из дома ушла, оробевшая,
Виновная в чём-то ушла…
Когда-то давно овдовевшая,
Всю жизнь она им отдала.
Кого-то всегда она нянчила -
То дочку, то внучку свою -
И вдруг в первый раз озадачила
Своим непокорством семью.
Впервые приходится дочери
Отчаянно стряпать обед:
Ушла на свидание бабушка, - И это на старости лет!
Спешит на свидание бабушка,
И совестно ей от того… Спешит на свидание бабушка,
А бабушке - сорок всего.
Маргарита Алигер
(1915-1992)
Опять они поссорились в трамвае,
не сдерживаясь, не стыдясь чужих…
Но, зависти невольной не скрывая,
взволнованно глядела я на них.
Они не знают, как они счастливы.
И слава богу! Ни к чему им знать.
Подумать только! — рядом, оба живы,
и можно все исправить и понять…
Семен Липкин
(1911-2003)
Был всего лишь частицею множества,
Но вело меня к правде чутье.
Постигая свое убожество,
Все же в духе искал бытие.
Пожалей меня, пожалей меня,
Да войду я в царство Твое.
Предстоит мне участь покойника,
Скольких грешных я делатель дел.
Пожалей меня, как разбойника
В годы давние пожалел,
Пожалей меня, пожалей меня,
Да увижу эдемский предел.
У небес глаза с поволокою,
Я ж земля и в землю вернусь.
Пожалей Палестину далекую,
Пожалей мою бедную Русь.
Пожалей меня, пожалей меня,
Я боюсь, надеюсь, молюсь.
Егор Исаев
(1926-2013)
Очень грустно, друзья, вот что вам я скажу.
Мать свою из деревни в Москву увожу.
Увожу от дверей, от крыльца, от ворот,
От знакомой тропинки в сарай, в огород,
От высоких — до неба — пяти тополей,
Увожу от реки, от лугов, от полей,
От могилы отца, от родного всего…
Очень тяжко, друзья. Ну а ей каково?
То, что доступно сердцу и уму,
Всё от Него и всё Ему, Ему, Всевышнему.
И звон колоколов,
И горький смысл исповедальных слов… И лишь один вопрос от простоты:
А почему мы с Господом на ты?
И где ответ? Ответа нет пока.
Он где-то там, в глубинах языка.
Корней Чуковский
(1882-1969)
Бывают на свете
Хорошие дети,
Но вряд ли найдутся на нашей планете
Такие, кто был бы прелестнее Пети,
Смешного, глазастого, милого Пети.
Я, жалкий обломок минувших столетий,
Изведавший смерти жестокие сети,
Уже в леденящей барахтался Лете,
Когда сумасшедший и радостный ветер
Ворвался в мой дом и поведал о Пете,
Который, прибыв в золоченой карете,
Мне вдруг возвестил, что на свете есть дети,
Бессмертно веселые, светлые дети.
И вот я напряг стариковские силы
И вырвался прочь из постылой могилы...
Григорий Поженян
(1922-2005)
И те, кто в болотах,
и те, кто во ржи,
за то, что я выжил,
велели: скажи!
Велели: скажи, назови, нареки во имя, во славу и вопреки.
…Я сам у себя оказался в плену,
как будто вернулся с войны на войну, пытаясь на скошенном поле косить,
чтоб словом и делом друзей воскресить.
И я говорил тем, кто тише воды: зачем вы не слышите голос беды?
И я говорил тем, кто ниже травы: как знать вам цвет глаз, не подняв головы? И я говорил в рот набравшим камней: сказавший - не страшен, молчащий страшней.
У мирного времени свой обмолот.
Но годы войны, словно паковый лёд,
сдвигая границы, держали меня.
И слёзы катились по морде коня.
И чайки клевали глаза мертвецов. А голубь порвался с почтовым кольцом.
А я всё сдавал и сдавал города,
и в них оставалась душа навсегда.
И не хоронил - зарывал, зарывал…
Как будто за всех уже отгоревал.
И чем, уходящим, нам было тесней, тем красные маки красней и красней.
Но выцвела соль у солдатских рубах.
Та соль возвращенья как мёд на губах. Возмездья озноб у победной черты,
не полдень реванша, а день правоты.
И песня, что я ли, не я ль допою, -
то песня солдат, уцелевших в бою.
От имени тех, кто в болотах, во ржи
остались. А нам повелели: скажи!
Виктор Боков
(1914-2009)
В этот вьюжный неласковый вечер,
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок!
Я его вечерами вязала
Для тебя, моя добрая мать,
Я готова тебе, дорогая,
Не платок – даже сердце отдать!
Чтобы ты эту ночь не скорбела,
Прогоню от окошка пургу.
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Все равно пред тобой я в долгу!
Пусть буран все сильней свирепеет,
Мы не пустим его на порог.
И тебя, моя мама, согреет
Оренбургский пуховый платок.
Арсений Тарковский
(1907-1989)
Когда, еще спросонок, тело
Мне душу жгло и предо мной
Огнем вперед судьба летела
Неопалимой купиной, -
Свистели флейты ниоткуда,
Кричали у меня в ушах
Фанфары, и земного чуда
Ходила сетка на смычках,
И в каждом цвете, в каждом тоне
Из тысяч радуг и ладов
Окрестный мир стоял в короне
Своих морей и городов.
И странно: от всего живого
Я принял только свет и звук, -
Еще грядущее ни слова
Не заронило в этот круг…
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло.
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало…
День промыт, как стекло.
Только этого мало.
Александр Межиров
(1923-2009)
Какая музыка была! Какая музыка играла, Когда и души и тела Война проклятая попрала.
Какая музыка во всём, Всем и для всех - не по ранжиру.
Осилим… Выстоим… Спасём…
Ах, не до жиру - быть бы живу…
Солдатам голову кружа,
Трёхрядка под накатом брёвен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струна
Натянутая трепетала, Когда проклятая война И души и тела топтала. Стенали яростно, навзрыд, Одной-единой страсти ради
На полустанке - инвалид, И Шостакович - в Ленинграде.
Роберт Рождественский
(1932-1994)
Все начинается с любви…
Твердят:
«Вначале
было
слово…»
А я провозглашаю снова:
Все начинается
с любви!..
Все начинается с любви:
и озаренье,
и работа,
глаза цветов,
глаза ребенка —
все начинается с любви.
Все начинается с любви,
С любви!
Я это точно знаю.
Все,
даже ненависть —
родная
и вечная
сестра любви.
Все начинается с любви:
мечта и страх,
вино и порох.
Трагедия,
тоска
и подвиг —
все начинается с любви…
Весна шепнет тебе:
«Живи…»
И ты от шепота качнешься.
И выпрямишься.
И начнешься.
Все начинается с любви!