Изъять нельзя оставить: законодатели спорят, где поставить запятую (часть 2)

(Окончание)
Наталья Захарова
«Свидание»
...Я снова встаю, иду на кухню. В коридоре трется о мои ноги проснувшийся кот Мурзик. Я достаю его «Вискас» и кладу в блюдце. Тишина. Ночь. Зябко. Маши нет. Она где-то далеко, в чужой семье, в чужом доме, в чужой кроватке. Семьсот тринадцать дней и ночей без нее...
«Расстояние: версты, мили...
Нас расставили, рассадили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли....»
Я смотрю в окно. У соседей мерцают разноцветные лампочки на елках. Сегодня Рождество. Париж, 2000 год.
Я бреду в твою комнату, беру сумку и складываю в нее приготовленные для свидания книжки, камешки, ракушки, пустую банку, чтобы наливать воду и играть в «аквариум», еловую ветку, свечку, иконку - помолиться, фотоаппарат, чтобы тебя сфотографировать и до следующего свидания смотреть на твое фото, новую шелковую кофточку: подарок тебе на Рождество.
Мне тревожно на сердце... Как будто что-то плохое должно случиться.
Складывая вещи в сумку, я думаю: надевают ли тебе шапочку, у тебя слабое горлышко, есть ли у тебя варежки, что это за приемная семья, зачем они все время срывают с тебя нательный крестик?
Слезы снова наворачиваются на глаза. «Машенька, моя любимая девочка, я больше не могу жить без тебя! Когда прекратится этот страшный сон?! За что нас мучают французские судьи? В чем наша вина?»
...Как обычно, я приезжаю к серому зданию раньше времени. Все тот же железный забор, наглухо закрытые ставни на окнах, решетки на дверях «Центра». Вокруг сумрачные кирпичные постройки окраины Парижа. К забору подъезжают несколько папаш с детьми. Странные на вид, с серьгами в ушах, с коротким «бобриком» на голове, небритые, они привели своих детей на свидание с бывшими женами. С бывшими мамами этих детей.
Цветы, еловая ветка, моя тяжелая сумка оттягивают мне руки. Я без перчаток. Забыла их в машине. Мне холодно, но я боюсь вернуться за ними, чтобы не пропустить тебя. Напряженно оглядываюсь по сторонам.
Вдруг по дорожке, ведущей к зданию, я вижу тебя - мою девочку! Ты в красной дешевой куртке, без шапочки, у тебя растрепанные волосы и безжизненный вид. Женщина-шофер, привезшая тебя, равнодушно тащит тебя за руку. Ты плетешься за ней как робот, безжизненный взгляд направлен внутрь себя.
Я спешу навстречу, сдерживая слезы и стараясь улыбаться:
- Здравствуй, мой ангел!
Шофер, не обращая на меня внимания, тащит тебя мимо меня в здание «Центра».
Длинноносая, лохматая психолог открывает железную дверь. Мы входим. Дверь захлопывается. За столом сидит еще одна психолог с приветливо-фальшивой улыбкой. Она записывает нас в журнал. В сопровождении длинноносой мы идем в комнату, где стоит стол и два синих стула. Шофер удобно устраивается у входа.
Я ставлю сумку на стол. Стаскиваю с тебя затхло пахнущую куртку. Обнимаю и прижимаю к себе. Твое лицо замкнуто и безжизненно. У тебя темные круги под глазами, мокрый нос и нет платка. Как беспризорница ты вытираешь нос тыльной стороной ладошки. У тебя грязные руки с заусенцами на пальчиках и длинные сломанные ногти. Ты боишься меня обнять, пугливо оглядываешься на водительшу.
- Здравствуй, моя любимая, - нежно тебя целуя, говорю я.
- Как ты?
Мы обязаны говорить только по-французски, и я ищу слова, передающие переполняющие меня чувства. Но я не нахожу их. А ты ни слова уже не понимаешь по-русски. Французские слова застревают у меня в горле, но я улыбаюсь:
- Смотри, что я принесла тебе! Цветы, еловую ветку, я ее срезала в нашем парке. Помнишь наш парк? Сейчас мы будем наряжать ее, сегодня Рождество, я принесла твои елочные игрушки.
- Я знаю, что Рождество, - вдруг тихо и доверчиво говоришь ты по-французски. - Я тебе, мама, посвятила стихотворение.
Ты быстро протягиваешь мне маленькую открытку. Я читаю:

«Мамочка,

Ты мое солнышко,

Ты пчелка,

Ты цветок,

Ты сердечко,

Ты милая,

Мое имя начинается на «М».

Я тебя люблю. Маша».
- Какое чудное поздравление! - целую я дочь. - Спасибо, дорогая!
- Мама, а дочка приёмной семьи Анжелика мне не разрешает смотреть русские мультики, - вдруг громко и решительно говоришь ты.
- Почему?
- Она говорит, что они - русские и неинтересные...
Я нежно глажу ее по головке.
- Ты знаешь, Анжелика - француженка, она не понимает по-русски, поэтому ей скучно. А ты понимаешь свои мультики, и имеешь право их смотреть! Ты попроси ее вежливо, она тебе не откажет!
Маша недоверчиво снизу вверх смотрит на меня. Я достаю ветку, игрушки, серпантин. - Давай наряжать нашу елку!
Маша лезет в мою сумку, достает шарик, тот цепляется за ее волосы. Я помогаю отцепить, поднимаю волосы вверх. На Машиной шейке нет нательного крестика.
- Машенька, а где твой крестик?
- Отец приёмной семьи снял его, - отвечает она виновато.
- А зачем? Это твой крестик, он всегда должен быть на тебе.
- Но я не могу его достать, он положил его на шкаф...
К нам приближается длинноносая.
- Что вы делаете? Здравствуй, Маша, как дела? Какая красивая ветка! Твоя мама всегда что-нибудь придумает для тебя, - говорит она монотонно.
- По первому образованию я воСпитатель детского сада, - говорю я. Длинноносая удивлена.
- Правда? Ну, да это неважно. Что тебе, Маша, мама принесла? Она по-хозяйски, бесцеремонно заглядывает в мою сумку.
- Что это, свечка? Зачем? Помолиться? Нет, нет, зажигать нельзя, может быть пожар. Ну и что, что Рождество ? Нет, мадам, молитесь без свечки! Ты, Маша, веришь в Бога? Странно, Бога же нет! А что ты, Маша, совсем не улыбаешься, не рада видеть маму? А это что? Фотоаппарат? Здесь нельзя снимать!
- Почему?
- Здесь наши стены, стулья, здесь другие родители.
- Но я же не родителей буду снимать! Я сниму Машу для наших родственников, они не видели ее два года!
- Ну, хорошо... Только одно фото!
- Вы нас снимете вдвоем?
Маша нежно обнимает меня за шею.
- Что ты, Маша, никогда не улыбаешься, улыбайся! - пристает длинноносая. - Куда здесь нажимать? Меня уже другие родители ждут, вы здесь не одни! Ну, вот, готово!
Я благодарю ее.
- Я к вам еще подойду, это моя работа - наблюдать за вами.
- Мама! Я тоже хочу тебя снять! - перебивает Маша длинноносую.
Она берет фотоаппарат. Я улыбаюсь. Маша щелкает. Наша ветка неожиданно падает на пол. Игрушки и шары катятся в разные стороны. Одна звездочка разбивается.
Маша расстроена.
- Такая красивая звездочка была...
- Ничего, - бодро говорю я, - у нас дома их много! Мы собираем на листок осколки и несем в туалет.
- Я хочу пи-пи, - шепчет Маша.
- Давай! - Я пользуюсь возможностью побыть с дочкой вдвоем, щелкаю задвижкой и помогаю ей с колготками.
Она грустно смотрит на меня.
- Мама, ты заберешь меня сегодня домой? - с надеждой шепчет она. - Я хочу быть с тобой на Рождество!
Я целую ее ручки, головку, лобик. Я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. - Ты понимаешь, почему нас разлучили? - спрашиваю я.

- Да, - говорит она по-взрослому. - Это из-за Патрика, он злой, он меня не любит. А ты, мама, хорошая. Я люблю тебя. Но, все решает судья! - повторяешь ты чьи-то заученные интонации.
Я вспоминаю бесстрастное лицо нашей судьи...
Я подтягиваю твои колготки и поднимаю платьице. Ужас охватывает меня: кожа Маши на спине, ногах, животе покрыта красными коростами, которые кое-где кровоточат.
- Что это, Маша? - еле выдыхаю я.
- Не знаю, это давно... Мне больно! - морщится Маша и с силой чешет ножку.
- Не чеши, не чеши! – говорю я, от растерянности не зная что делать. - Что же это такое? Это похоже на экзему! Почему они тебя не отвели к врачу?! У тебя всегда была нежная кожа, - бормочу я в панике. - Это какой-то кошмар! Мне хочется только одного: схватить мою дочь в охапку и бежать, бежать, бежать без оглядки!
Снаружи кто-то резко дергает дверь.
- Вы здесь, мадам? - слышу я высокий голос длинноносой.
- Здесь, - я открываю дверь. Она с подозрением смотрит на нас.
- Ваше свидание закончилось, водитель социальной службы ждет, надо уважать ее время.
- Собирайся! - приказывает она моей дочери.
- У нее экзема по всему телу! - кричу я.
- Ну и что, не страшно, приемная семья сделает все, что нужно. Собирайте вещи, свидание окончено!
- Оставьте нас еще на несколько минут, - прошу я. Оставьте нас вдвоем!
Длинноносая недовольная отходит от нас.
Я беру Машу на колени, крепко прижимаю к себе ее несчастное, покрытое кровоточащими корками тельце и шепчу:
- Ты - моя самая любимая девочка на свете, я клянусь тебе, что сделаю все, чтобы мы были вместе! Ты будешь со мной! Ты веришь мне?
- Верю, - безнадежно говорит Маша. - Я буду ждать!
Она крепко прижимается ко мне. Короткий поцелуй. Я даю ей цветы и ветку с игрушками. - Помни, что я тебе обещала! - говорю я на прощание.
Женщина-шофер тащит Машу за руку к выходу.
Помертвевшим взглядом я смотрю им вслед...
Все сбылось, как в утреннем сне...

Вернувшись домой, я беру чистый лист бумаги и, отдавая себе отчет за каждое слово, пишу:

«Министру юстиции Франции Амели Леклерк

Госпожа министр, противозаконное разлучение со мной моей маленькой дочери Маши и недопустимое ее содержание у неизвестных мне людей - это нарушение всех статей Европейской Конвенции по правам ребенка!
КОГДА ФРАНЦУЗСКИЙ СУД ПОЛОЖИТ КОНЕЦ СТРАДАНИЯМ МОЕЙ ДОЧЕРИ?
Ставлю Вас в известность, что после получения Вами этого заказного письма, я ОБЪЯВЛЯЮ ГОЛОДОВКУ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА МОЯ ДОЧЬ НЕ БУДЕТ СО МНОЙ!»

...Ответа на мое письмо не последовало. Я начала голодовку, которая продлилась 18 дней.
От редакции. Как закончилась история Натальи Захаровой? Французский суд приговорил ее к трем годам тюрьмы, актриса была вынуждена покинуть Францию. Осенью 2010 года несмотря на угрозу ареста Наталья Захарова решила вернуться в Париж, чтобы участвовать в судебном заседании по делу об опеке над дочерью. Но была арестована и отправлена в тюрьму.
В мае 2011 года Минюст РФ и правозащитники международных организаций добились, чтобы Наталью вернули в Россию и перевели в Костромскую исправительную колонию. 14 июля 2011 года президент РФ Дмитрий Медведев принял решение о помиловании актрисы.
Актуальность поднятой «Веком» проблемы подтверждает сообщение ТАСС, которое на днях пришло из Парижа. Французская соцопека отняла у туристки из России Жанны Пиликиной шестилетнего сына. Причина – ребенок один вышел прогуляться в холл отеля.
Нужна ли в России подобная забота о детях и семьях?!