Василий Устюжанин: Опыт дружеской рецензии

Знал еще, что Высоцкий и Вознесенский почти ровесники /пять лет разницы/ и их творческие судьбы пересекались. Было интересно, что и как об этом будет в книгах. И другое было интересно узнать - как раскрыли время. Оттепель. Застой. Перестройку. Подморозку. Все эти наши исторические зимы-весны-лета-осени. Ну и героев во времени. Поэт и время - нет повести пронзительней. Потому в книжный магазин "Москва" на Тверской я шел, как идут в ИКЕА за стульями и диванами. Я шел в "Москву" за "Жизнью Высоцкого" и "Андреем Вознесенским".
И обе книги нашел легко. Томики стояли ровно напротив друг друга. И совсем удобно - рядом с кассой. Андреев/"Высоцкий" за 560 рублей. Вирабов/"Вознесенский" за 600. Эти подробности сообщаю только затем, чтобы читатель не ждал от меня изящного литературоведческого разбора. Так глубоко я не копаю. И не намерен выдавливать из себя литкопателя. Просто захотелось попробовать перо в жанре дружеской рецензии. Уж больно хорош повод. Да и небезразличны мне не только авторы, но и герои их книг.
Кто из нас в юности не крутил, распахнув окна /пусть все-все слышат!/ пластинки Высоцкого? Я именно так выражал свое взросление. И как можно было прослыть в компании ровесников клевым чуваком, если ты не знал Вознесенского? "В человеческом организме 90 процентов воды. Как, наверное, в Паганини 90 процентов любви...". Читая такое, и в провинции я ощущал себя москвичом. Рифма "воды-любви", "Паганини - организме" не воспринималась как неточная. Метафора важнее рифмы. Смысл важнее созвучия Да и внутреннее состояние тогда было важнее режимных порядков. Кто станет это отрицать - бросьте в меня камень.
Оппозиционерами мы становились позднее - на закате 80-х. А я даже и им не стал. Точнее, на короткое время стал. А потом, когда понял, куда, в какие тартарары катится страна, ужаснулся и вернулся в домострой. Не в коммунизм, а в то самое: самодержавие, православие, народность. В охранители. А куда еще было податься честному коммунисту? Меня даже на фронду не потянуло. Кстати, Вознесенского тоже. Это я у Игоря Вирабова вычитал.
Я на самом деле устроил себе /сам не ожидал/ пир души. Один день - с "Высоцким" в руках. Другой - с "Вознесенским". В самолете, в купе, в метро, на диване, за домашним столом, в кафе. Глаза сами меня просили - открой книгу, окунись в жизнь. Я благодарно уступал просьбе. И так - две недели. Книги-то не тоненькие. Читайте коллег, друзья! Позитивных эмоций для. Нечаянная рифма сама сложилась...
Перо Игоря, когда он работал в отделе культуры КП, помню - тонкое, изящное, слегка эстетское. И в книге оно сохранилось. И даже ярче раскрылось. На таком материале - как не раскрыться... Коля Андреев работал в рабочем отделе. Стиль его письма мне ближе /даром что работал в заводской многотиражке - это я о себе/. Он проще. Менее литературен. Более эмоционален. Без тонких изысков. Но ведь и Высоцкий проще в письме, чем Вознесенский. Хотя слово проще - не более чем условное допущение. Какая простота в строке: "Здесь лапы у елей дрожат на весу"? Каждое слово - на усиление метафоры: Лапы. У елей. Дрожат. На весу. Но Вознесенский витает вообще в иных мирах и словесных пространствах.
Неслучайная деталь: Высоцкий на театральную сцену с гитарой впервые вышел в спектакле "Антимиры" по стихам Вознесенского. "Таганка" и Любимов тогда начали только заявлять о себе. И надо было чем-то поразить зрителя. С Вознесенским попали в точку. Театр сразу обрел зрителя, а режиссер репутацию вольнодумца. В другом спектакле по стихам АВ "Берегите ваши лица" певец-актер играл роль Поэта. Встречи - провидения.
И свой пульсирующий ритм стиха Высоцкий схватил у Вознесенского. Актер сам в этом признался. На самом деле в 60-е все были одержимы ритмом. Время на дворе стояло такое - джазовое, блюзовое, рок-н-рольное. И стильное - тоже.
Для меня Вознесенский без платочка на шее - не складывается. Он придавал ему поэтический флер. Шарм. Как Пушкину котелок. А Высоцкий с платочком на шее невозможен. Шарм - вообще не про него. У них даже фамилии точно выразили внутреннее состояние. Напряженная, короткая, как взвод курка - Высоцкий. Лирическая, легкая, как порыв ветра - Вознесенский. Я оценил: Игорь и Николай оптимально подобрали себе героев.
Но Вирабову выбирать и писать было легче. Он при жизни общался с поэтом. Андрей Андреевич ушел совсем недавно - в 2010-м. Издав к 77 годам множество сборников. Последнюю книжку увидел незадолго до смерти. Трагически красивая точка в жизни. А Николая с Высоцким судьба не свела. Поэт "сгорел" в уже далеком 1980-м. В 42 года. Не дождавшись даже одной изданной книги. Щемящая рана всей жизни. И автору ничего не оставалось, как полагаться на встречи с друзьями и коллегами поэта, на открытые и закрытые источники. Ценные свидетельства. И Коля их переворошил в огромном количестве. Но личного знакомства не заменят. Встречи и невстречи сильно влияют на биографический образ. Впрочем, ощущения недорассказанности от книги Андреева я не ощутил. Какая недорассказанность? 675 страниц текста. И в каждой - новый драматичный поворот, новое откровение.
Сделаю важную ремарку. Для читателя, взявшего в руки литературную биографию, а не поэтический сборник, стихи ...вторичны. Они временно за скобками. В подкорке. Первично же, по обывательски любопытно узнавать, из какого сора рождались строчки. А сор - это время, власть, детство, жены-мужья-дети, родители, друзья, враги, критики, учителя, поездки, влюбленности, пристрастия, болезни, встречи, разлуки, быт. Слово "сор" в таком контексте напрочь лишено негативной ауры. Да и у Анны Ахматовой нет и намека на негатив. Помните:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда.
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен.
На радость всем и мне.

Именно в эту тонкую сферу "на радость всем" обязан вторгаться любой биограф. С плохими манерами и слабым воображением туда нельзя. Про плохое перо и не говорю. Слава Богу, мои коллеги оказались достойны своих геров. Поводов для перепечаток в бульварной прессе и язвительных комментариев, мне показалось, не дали. Книги написаны с предельным тактом и литературным вкусом. При этом я узнавал так много житейских подробностей, живых и честных, печальных и светлых, что вольно или невольно примерял жизнь поэтов на свою жизнь, их поступки - на свои. И понимал - мы одним миром мазаны. Абсолютно одним. Грешили и "восходили к высокой степени безумства" /Ахмадулина/ одинаково. С одной сущностной разницой - из их миропомазания рождались строчки-открытия. Из моего... Не буду о грустном....

И еще одно личное открытие, которое сделал по прочтении. О времени, в котором творили поэты. Выскажу дерзкую мысль: им повезло на время. Повезло невероятно. Спустя годы такое утверждение не кажется бредовым. Да, были гонения, запреты, табу. Мути и дури хватало. Но и какая жизнь сквозь дурь пробивалась!
И Николай, и Игорь гонениям посвятили немало страниц. Может быть, даже лучших. И как иначе? Благодарная тема. Пишу об этом без всякой иронии.
Но как раз гонениям я сейчас хочу спеть осанну. Оправдать и время, и гонителей, и гонимых. Хотя последние в этом, конечно, не нуждаются.
Мысль об оправдании возникла у меня, когда прочитал в книге Вирабова стенограмму знаменитой перепалки Никиты Хрущева с творческой интеллигенцией в 1963 году. Кто не читал - прочтите. Шекспир отдыхает. Это лучшая пьеса, прочитанная мной за последние годы. Пересказов и воспоминаний о той бузе - пруд пруди. Но надо читать подлинник. Никита Сергеевич вырастает в нем фигурой эпической и гротескной, трагической и комической одновременно. Я "считал" из стенограммы и гневного диктатора, и отходчивого либерала, и вздорного старикана, и дите малое. Искреннего волюнтариста в самом ярком брутальном его выражении.

Для убедительности процитирую перлы.

Хрущев - Вознесенскому:

Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь, что я член партии, и умру членом партии.

Я не могу спокойно слушать подхалимов наших врагов! Не могу!

Вы скажете, что я зажимаю?... Скажете, что я первый секретарь? Председатель Союза? Нет! Прежде всего я - человек, я - гражданин Советского Союза! Я рабочий своего класса, я - друг своего народа, я боец и буду бороться против всякой нечисти!!!

...Это клевета на партию. Не может сын клеветать на свою мать, не может. Вы хотите нас убаюкать.

Нет! Довольно! Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки, а морозы. Да. Для таких будут самые жестокие морозы .

Молоко еще не обсохло. Он поучать еще будет. Обожди еще. Мы переучим вас! И спасибо скажете!

Ишь ты, какой Пастернак выискался. Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Он не захотел... Хотите завтра получить паспорт? Можете сегодня получить. И езжайте, к чертовой бабушке. Поезжайте туда. Поезжайте в Париж.

Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. Никакой оттепели! Или лето, или мороз.

Товарищи, мы люди разных поколений. Давайте и гнев свой выразим, но давайте и послушаем. Знаете, нет людей безнадежных. Я прожил. Уже скоро семьдесят лет будет. Я видел людей...

Товарищ Вознесенский, вам поможет только одно сейчас. Ваша скромность. Скромность. Если вы перестанете думать, что вы - родился гений.
Вам вскружили голову. Талант, родился прынц. Все леса, так сказать, шумят: "Родился прынц". Да знаете вы, сколько таких, как вы у нас - я не знаю сколько, надо спросить - в сутки рождается?

Вам сколько лет? Я в 29 уже, знаете, занимал положение, чувствовал ответственность и за страну, и за нашу партию. А вы все время чувствуете свою безответственность, будто ходите в панталонах коротких. Нет, вы уже в штанах, потому и отвечайте.

А не хотите с нами идти в ногу - получите паспорт, уходите. Мы в тюрьму вас не посылаем. Вам нравится Запад? По-жа-луй-ста. На дорогу! Паспорт в зубы. Границы открыты.

Мы приветствуем каждого солдата. Но учитесь хорошо стрелять, хорошо распознавать врага, с тем чтобы промаха не давать, не по своим стрелять. А вы по своим все стреляете. В этом ваша слабость. Пожалуйста, господин, Вознесенский. Имейте ввиду... Я вам руку подаю и хочу, чтобы вы были солдатом нашей партии.

Зал был на стороне Хрущева. Отвечал аплодисментами. Голос Вознесенского таял в их грохоте.

Не хотел бы я оказаться на его месте. Но и на месте Хрущева - тоже. Хрущев и сам потом, спустя годы, жалел о неправедном гневе. Но поймите и его. Ты руководитель могущественной страны.В ответе за ее славу и величие. За сохранность. Страна только воспряла от ужаса сталинских репрессий. Карибский кризис позади. Мы убрали ядерные ракеты с Кубы. Они - из Турции. Но янки не унимаются. Окружают военными базами. Самолеты-разведчики кружат вдоль рубежей. Разобрались с Западным Берлином - отгородили 136-километровой стеной Демократическую Германию от Федеративной. Мятеж в Венгрии давно подавлен. Но горячей точкой становится Китай. Маоисты уже не друзья нам. И внутри страны неспокойно. Бунт рабочих в Новочеркасске тоже подавлен. А надо не допустить новых и позитивом наполнить страну. Поднять целину. Отпустить вожжи в экономике. Уже провозгласили - в 80-м году советские люди будут жить при коммунизме. Первые шаги сделаны - начали массово строить жилье, переселять людей из коммуналок в отдельные квартиры. С отдельным душем, с отдельной кухней. Сказка! Нет, быль! Первыми полетели в космос. Испытали баллистическую ядерную ракету. Страна под надежным прикрытием. Хочется ярких песен, живых полотен, духоподъемных мелодий. Таких, чтоб заставляли шагать в ногу - своих и стреляли по чужим. А тут какие-то непонятные кубики и тени на полотнах, рифмованные двусмысленности, "свисты-висты" /это о танцах, о твисте/, уродливые изваяния в камне вместо гордых статуй строителей коммунизма.
Генетика во всей своей мощи и поперла из партийного вождя. Курский соловей, курская аномалия, курский рабфак вылились в гремучую смесь. В крик души. "Это же педерастия в искусстве, а не искусство!".
Вознесенский тяжело пережил публичное унижение. Впал в депрессию. Игорь Вирабов деликатно описал это состояние. Скорее всего те нервные потрясения стали причиной болезни, которая потом и свела в гроб поэта. Так считает его жена и муза Зоя Богуславская.
Но одновременно это была и точка взлета. Поэтическое Воскресение Христово. Возвращение в поэзию, в самого себя с новыми образами, с новым пониманием космоса. И сам поэт теперь у всех на устах. И слава Богу, не в тюрьме. И слава богу, не в Париже, а дома. Зоя Богусловская свидетельствует: после 63-го Андрей стал писать лучше.
Высоцкий пережил свою драму. Еще более сложную. Так при жизни и не был официально признан, как поэт. Ну что поэту народная молва, рукоплесания, когда нет изданной книги? Без нее ты - белая ворона среди коллег. Чужой среди своих. Но это одна сторона драмы. Есть другая. Сопротивление обстоятельствам рождало строчки необычайной красоты, энергии и пронзительных смыслов. Высоцкий, как никто, чувствовал время и страну. Сердцем чувствовал
И правители чувствовали время и страну. Но не сердцем. Разумом.
По рабоче-крестьянски, по стариковски, но чувствовали. Особенно Хрущев. Он потому так страну ломал и корежил, и так грубо, неистово и неумело защищал, что понимал - застыло все. А партия в его искреннем понимании была орудием сбережения страны. Потому так преданно, по-солдатски ей служил. Горбачев уже чувствовал только время. Страну не почувствовал. И распалась связь времен, а с ней - и территорий. И поэзия обмельчала. Хрущев трибунными разносами на самом деле спровоцировал величайший спрос на поэзию, и творчество вообще. Такого спроса больше не знала ни советская, ни российская история словесности. Коммерческий успех современных баттлов с их оксюморонами - горькая насмешка над повальным поэтическим поклонением 60-70-х.
Вот моя спорная мысль: Мои предшественники-охранители, табуируя живую мысль, на самом деле рождали эпические драмы... и живую мысль.
Официально признанный Александр Трифонович Твардовский с его гениальным "Василием Теркиным" тоже ведь подвергся разносу. Но написано ли что-то лучшее о войне, чем его поэма? Партийный билет не помешал рождаться строчкам, в которых народная жизнь отразилась в непостижимо легком, чистом пере.

И завершая некритический обзор, несколько слов об отношениях Высоцкого и Вознесенского. Я мало цитировал, к сожалению, авторов книги. А жанр развернутой рецензии того требует. Исправлю изъян.

В книге Игоря Вирабова о том много интересных и живых подробностей.
У Коли Андреева - почти ничего.
Важная страница в жизни поэтов вместилась в пять строк:

"Андрей Вознесенский ставил Высоцкого ниже себя:

Меньшого потеряли брата,
Всенародного Володю.

Меньшой брат - каково?!"

И всё.

Не соглашусь и с исходным посылом /про "ниже себя"/, да и с ремаркой: "Меньшой брат - каково?!"
Высоцкий по возрасту вправду меньшой брат Вознесенского. А брат - уже отношение. Бэллу Ахмадулину он тоже называл "меньшой сестрой". А вторая строка: "Всенародного Володю" - как раз вносит и эмоциональную, и оценочную окраску. В строчках Вознесенского хоть убей не прочитал и полунамека на снисходительное высокомерие. Тем более, когда читаешь все стихотворение. Начинается оно строкой "Не называйте его бардом. Он был поэтом". Конечно, Лермонтов в "На смерть поэта" эмоциональнее и определеннее выразил отношение к гибели Пушкина. Но уж больно трагической и несправедливой была та смерть. Закатилось и вправду солнце. Не яркая звезда. Даже не ярчайшая.

Могу только догадываться, почему Николай обошел стороной эту тему. Но о догадках не буду. Вполне возможно, как читатель, я чрезмерно требователен. Завершу пост лучше на оптимистической ноте.

Великие поэты умирают всегда не вовремя. А потом, по истечении десятилетий, как не горько это признавать, оказывается: вовремя. Сама их смерть становится продолжением их поэзии. К такому печально-светлому заключению меня привели две яркие книги моих коллег по "Комсомолке". Благодарен им за хорошие мгновения жизни.