Поэтому, когда недавно РБК опубликовал данные Следственного комитета о количестве уголовных дел, возбужденных против сотрудников ФСИН, это стало сенсацией. Отвечая на запрос РБК, СКР сообщил, что с 2015 по 2018 год в России было возбуждено 148 уголовных дел против сотрудников ФСИН по части 3 статьи 286 УК РФ (превышение полномочий с применением насилия, оружия, спецсредств или причинением тяжких последствий), то есть за пытки заключенных.
Прокуратура предпочитает не регистрировать жалобы на пытки
Юрист и правозащитник Алексей Федяров считает, что эти цифры не отражают реального количества пыток в системе ФСИН. Ведь 148 уголовных дел, которые были возбуждены, по подсчетам самого РБК, почти в 44 раза меньше числа зарегистрированных жалоб на насилие, которые за этот период поступили, - почти 6,5 тыс. (по данным платформы «Если быть точным» благотворительного портала «Такие дела»). Но и эта цифра не отражает происходящего в местах лишения свободы, потому что большая часть жалоб на пытки вообще не регистрируется, и уж тем более по ним не заводят уголовные дела.
Как рассказал корреспонденту газеты «Век» Алексей Федяров (кстати, сам бывший прокурор), прокуратура по надзору, куда поступают жалобы от заключенных и их родных, как ни парадоксально это звучит, считает удовлетворение жалобы отрицательным показателем своей работы, поэтому предпочитает их не регистрировать. На самом деле пытки в системе ФСИН – это повседневность, привычная и устоявшаяся форма работы с заключенными. Хотя, как отмечает Федяров, смысла пытать людей в колониях нет никакого, заключенные и так находятся полностью под контролем и во власти сотрудников колонии.
Сама ФСИН с этим мнением категорически не согласна. В ответ на публикацию РБК, перепечатанную множеством СМИ, пресс-служба ФСИН заявила, что незаконное применение физической силы в колониях и СИЗО — это не система, а «отдельные случаи, которые не остаются без внимания». «Вопрос применения физической силы и специальных средств взят на особый контроль. В каждом территориальном органе ФСИН России созданы комиссии, которые проверяют каждый случай применения физической силы и спецсредств. Материалы досконально изучаются и направляются в контролирующие и следственные органы», - настаивает пресс-служба ФСИН.
Надо сказать, что о рвении, с которым ФСИН отстаивает свою репутацию, я знаю не понаслышке. В уже далеких 2008-2009 годах журналистка из Волгограда Елена Маглеванная написала цикл статей о пытках в ФКУ ЛИУ-15 Волгоградской области. Этот цикл был опубликован в онлайн-издании Вестник CIVITAS, главным редактором которого я являюсь. Все данные о пытках, указанные в статьях Елены Маглеванной, были задокументированы врачами этого пенитенциарного заведения. Тем не менее, администрация колонии подала против журналистки иск «о защите деловой репутации», обвинив ее в клевете и подделке доказательств.
Как и следовало ожидать, суд удовлетворил исковое заявление ФСИН, признав Елену Маглеванную «виновной в распространении недостоверной информации, порочащей честь и достоинство ведомства», и приговорил ее к штрафу в 200 тыс. рублей. Вскоре она в числе других правозащитников из России была приглашена на Финско-российский гражданский форум-2009, где выступила с докладом о пытках в российских колониях и показала страшные фотографии со следами пыток заключенного Волгоградской колонии чеченца Зубайра Зубайраева. После окончания Форума Елена обратилась к местным властям с просьбой о политическом убежище. С тех пор она живет в Финляндии. В Волгограде у нее остались пожилые родители.
Ольга Романова*** - основатель и директор Благотворительного фонда помощи осужденным и их семьям****, директор правозащитной организации «Русь сидящая»* - тоже имеет личный опыт судебного разбирательства с ФСИН, яростно отстаивающей свои «честь и достоинство» от любых попыток сделать более прозрачным деятельность этого ведомства. В отместку за правозащитную, просветительскую и расследовательскую деятельность Ольги Романовой заместитель директора ФСИН Анатолий Рудый в 2017 году обратился в прокуратуру с заявлением, в котором обвинил главу «Руси сидящей» в похищении бюджетных денег в особо крупном размере. Якобы средства, перечисленные правозащитной организации на проведение лекций, она присвоила, а лекций не было.
За этим последовали обыски в офисе и бухгалтерии «Руси сидящей», было проведено несколько аудиторских проверок, но самым эффективным доказательством того, что Рудый выступил с заведомо ложным обвинением, стал иск юристов «Руси сидящей», поданный ими в арбитражный суд на представителей Всемирного банка в России. В ходе судебного разбирательства с документами в руках юристы «Руси сидящей» доказали, что организация не просто выполнила, а перевыполнила план контракта со Всемирным банком по написанию брошюр о том, как платить алименты в зоне, как получать пенсии, как платить квартплату, что делать с кредитами, если ты осужден, и прочее, а также была прочитана почти сотня лекций родственникам осужденных, самим осужденным и сотрудникам УИС.
Тем не менее, дамоклов меч возможного уголовного дела висел над Ольгой Романовой вплоть до ноября этого года. И только со сменой руководства ФСИН, по ее словам, от нее отстали.
У нас в Уголовном кодексе нет статьи про пытки
Мало в России людей, так полно и подробно знающих закулисье ФСИН, как Ольга Романова, посвятившая себя отстаиванию прав заключенных и их семей. Поэтому для того, чтобы рассказать читателям «Века» о такой сложной и тяжелой теме, как пытки в местах лишения свободы, я решила расспросить именно ее.
- Алексей Федяров, который руководит юридическим департаментом «Руси сидящей», высказал удивившую меня мысль: «В зоне пыток гораздо больше, чем в СИЗО, пытки в период следствия – скорее исключение, а пытки в колониях – норма». Я не понимаю, какая тут логика? Ведь во время следствия пытки можно хотя бы объяснить желанием «выбить» показания, а в колонии находятся люди, которые уже осуждены.
Ольга Романова: Так и есть. Даже в период следствия, если человек изолирован, он общается с адвокатом, он доступен для родственников, для широкой публики хотя бы когда его вывозят в суд для продления меры пресечения. У него есть возможность сказать об этом. Люди, которые находятся в местах лишения свободы, полностью лишены возможности что-либо заявить.
Вот у нас прямо сейчас есть заявление из одной из колоний Вологодской области (я даже не могу вам сказать какой колонии, потому что нас с вами обвинят в ложном доносе и будут судить), там прямо сейчас избивают людей. В колонию вошел тюремный спецназ, всех избил, и два человека из пострадавших готовы предъявить следы побоев и готовы дальше сражаться в суде. А мы ничего не можем сделать, потому что в Вологодской области, как и во многих других областях, у нас нет адвокатов, которым можно доверять, значит - нужен адвокат из Москвы. Но пока он доедет туда, пройдет время, за это время с пострадавшими поработают и они напишут отказ от свидания с адвокатом. Даже если они не напишут отказ, его нам предъявят, мы же не знаем их почерков, отказ может написать от их имени любой человек, и все – адвоката не пустят в колонию. И что делать, ждать, когда они освободятся, чтобы их спросить? Срок давности пройдет. Конечно, в колонии есть врачи, которые обязаны зафиксировать побои, но они этого не делают, и с этим мы тоже ничего не можем сделать.
Есть один способ узнать: в медицинской части есть журнал расходования перевязочных материалов; бинты, зеленка - это все вещи подотчетные, и фельдшер, который делал перевязку, там пишет, допустим, израсходовано 2 бинта на заключенного Иванова. Но встает вопрос доступа к этому журналу. То есть адвокат сначала должен попасть на зону, а он туда не попадает, потому что не допуск адвоката сейчас обычное дело, но даже если адвокат попал на зону, добиться журнала расхода перевязочных средств практически невозможно.
Все зоны закрыты от общественного контроля. То, что случилось сейчас с ОНК (Общественные наблюдательные комиссии — региональные организации, контролирующие соблюдение прав человека в местах лишения свободы – прим. Р.П.), когда остались всего несколько человек в Москве, Санкт-Петербурге и Екатеринбурге, и, конечно, их не хватает на всех, защитить при помощи нескольких человек всю страну невозможно.
- Почему в колониях такое жестокое отношение к людям, какой в этом смысл?
Ольга Романова: Потому что наша система не реформировалась со времен ГУЛАГа, она осталась по сути той же. В любой цивилизованной стране пенитенциарная система – это гражданское ведомство. Главные там не охранники, а психологи, психиатры, учителя, мастера, которые учат чему-то. Главное - это исправить брак в работе общества, потому что преступность, если не считать маньяков, – это брак в работе общества и государства. Если общество и государство вовремя не реагируют на асоциальное поведение гражданина, рано или поздно он становится преступником.
Яркий пример – доцент Соколов. Если бы 10 лет назад общество отреагировало на заявление о домашнем насилии со стороны Соколова, сейчас бы не было убийцы Соколова. Этот брак необходимо исправлять, потому и система является исправительной. Но это работа не для силовиков, это дело психологов, педагогов – специалистов по работе с покалеченными человеческими душами. А силовики действуют только так, как они умеют, – силой.
Сейчас в колониях установлены камеры видеонаблюдения. Они работают, поэтому иногда записи с них попадают правозащитникам. Мы не всегда можем их опубликовать, но сами мы их отсматриваем.
И вот на одной такой записи я вижу человека кавказской внешности лет сорока, по виду он человек из блатного мира. Его за какой-то проступок вызвали на дисциплинарную комиссию. Дисциплинарная комиссия направляет заключенного в ШИЗО, его для этого переодевают, приказывают раздеться и заставляют снять трусы, нагнуться и раздвинуть ягодицы. Естественно, он отказывается. Любой человек отказался бы это делать при всех, да еще на камеру. Его начинают избивать – ведь это как бы неподчинение законному требованию представителей власти. Да, это реальное требование - полный осмотр перед отправкой в ШИЗО, но почему это делают конвоиры? Вызовите доктора, он придет и за ширмой все делает. Но им это и в голову не приходит. Люди не дают себе труда позаботиться о душе другого человека.
Или, например, по инструкции заключенным не положено заводить домашних животных, но они все равно заводят, часто заключенный берет котенка, воспитывает его, кормит, рядом живое существо – приятно. А потом перед приездом комиссии заключенных заставляют собирать кошек со всей зоны и живьем их сжигать. Представляете себе, вы сжигаете котенка, которого сами вырастили? Это вас как исправляет? Это разве не пытка?
- Где больше пыток – в женских или мужских колониях?
Ольга Романова: Женские и мужские колонии – это разные вселенные. Когда мы говорим о колониях, то имеем в виду, прежде всего, мужские колонии. Женщины-заключенные составляют 8% от общего числа заключенных. Там все по-другому, другие правила жизни. До последнего времени женщины рожали в наручниках. Сейчас это отменено, но все остальное тоже не рай.
С мужскими зонами гораздо проще работать, потому что в мужских зонах есть то, что называется понятия, правила жизни, есть понятие о чести, о том, что делать можно, чего делать нельзя, и там бывают неподчинения, бывают бунты. В женских колониях бунтов не бывает никогда, потому что женщину по ее природе, ее физиологии легче всего поставить в невыносимые условия, достаточно не давать горячей воды или не давать пользоваться прокладками – и она сделает все, что хочешь, вообще все.
Женские зоны еще более закрыты. Мария Алехина и Надежда Толоконникова** – это был первый случай, когда общество узнало о том, что происходит на женских зонах. Они довели дело до конца, но, во-первых, у них срок все-таки 2 года, во-вторых - публичность. А представьте себе женщину, которая отсидела, у нее дети, старенькая мама, что-то еще, что держит ее на свободе, - да она откажется от любых своих слов.
- Когда мы говорим «пытки», представляем что-то страшное, но достаточно абстрактное. А вообще пытки – это что? Как пытают людей в колонии?
Ольга Романова: В Европе пыточными условиями считается очень многое: ограниченный метраж камеры, помещение некурящего в курящую камеру, мало света, холодно, плохая еда, плохие условия транспортировки. А уж непосредственный физический контакт – это, безусловно, пыточные условия.
А у нас ничего не считается пыточными условиями, у нас нет такой статьи в Уголовном кодексе про пытки, у нас нет наказания за пытки вообще. У нас есть только превышение служебных полномочий, которые можно трактовать совершенно по-разному.
- Когда люди рассказывают о том, как их пытали, о чем они говорят?
Ольга Романова: В основном это, конечно, избиения и унижение человеческого достоинства: макали головой в унитаз, проводили ершиком по лицу, угроза изнасилованием, само изнасилование, в том числе прилюдно.
- Как вы справляетесь с тем, что вы все время в это погружены, как вы с этим живете?
Ольга Романова: Во-первых, у нас в «Руси сидящей» есть психологические службы, во-вторых, выгорание происходит не от пыток, знаете, пытки – это, наверное, самое обыденное, что может там встретить человек. Выгораешь от другого – от неумения, а часто нежелания людей бороться за свое достоинство.
- Конечно, это ужасно звучит, что пытки, это самое обыденное. А почему люди не хотят бороться? Возможно, потому же, почему они не хотят бороться за свое достоинство на воле?
Ольга Романова: Конечно. У людей, даже когда уже последняя стадия, они все говорят, как бы чего похуже не случилось. Во-вторых, правовой нигилизм, то есть полное незнание законов и своих прав и отсутствие веры в свою способность их отстаивать.
- Сергей Мохнаткин отстаивал свое достоинство до конца, и сейчас – уже на свободе – он стал инвалидом, у него отнялись ноги, потому что в колонии ему сломали позвоночник, когда он отказался подчиняться незаконным требованиям конвоя. Получается, эти опасения обоснованы?
Ольга Романова: Нет. Сергей Мохнаткин, безусловно, очень мужественный человек, но он никогда не прибегал к помощи адвокатов, характер у него такой. Я же настаиваю на том, что сочетание хорошей правовой позиции, то есть знание законов, адвокатская профессиональная поддержка плюс собственное мужество – может дать результаты.
- ФСИН, пытаясь оправдаться, говорит, что у них везде установлены видеокамеры, постоянно проходят проверки, и что поэтому пытки - это отдельные случаи, а не система.
Ольга Романова: Во-первых, они проверяют сами себя. Во-вторых, прокуратура по надзору, конечно, связана с ФСИН. В-третьих, ФСИН же не считает силовое воздействие пытками. Если в зону входит спецназ и начинает бить всех подряд, никто не считает это пытками, для них это такая работа, потому что нет определения пыток. У них есть на это разрешение, в инструкции написано, что бить можно. Несколько лет назад физическое воздействие дубинками и электрошокерами было официально разрешено.
- Что же делать?
Ольга Романова: У меня есть своя теория, что делать. Конечно, нужно реформировать пенитенциарную систему срочно и самым радикальным образом. Самое забавное, что сделать это довольно легко, это не то что не стоит денег, это экономит еще деньги для бюджета, потому что сейчас деньги распыляются на ветер впустую, мы отапливаем тундру. Реформирование ФСИН – это политическое решение, ничего кроме политической воли для реформирования ФСИН не нужно.
Зачем нужно реформировать ФСИН? Для этого есть тысячи причин: экономические – это выгодно, гуманитарные – перевоспитание людей, которые попали под пенитенциарный надзор, социальные – снижение уровня преступности, есть прямая корреляция между уровнем преступности и состоянием пенитенциарной системы. В Норвегии, где самые гуманные тюрьмы, самый низкий уровень преступности и рецидивов. Можно много говорить, почему нужно реформировать российскую пенитенциарную систему, но все упирается в политическую волю, которой нет. Почему? Потому что тюрьмы должны пугать, страшить, вызывать ужас. Ребятки, выходящие на улицу с протестами, должны бояться пыток, а пытки где? В тюрьме. Это естественно бояться пыток. Все боятся пыток. Поэтому тюрьма должна быть страшной.
Когда мы упираемся в вопрос политической воли – я упираюсь в институт президентства. Вот и все.
- Получается, что тюрьма, вся пенитенциарная система служат для запугивания политических оппонентов власти?
Ольга Романова: Да, конечно. Кроме того, она очень важна с точки зрения развития системы коррупции как институт сращивания криминалитета и власти. Когда на зоне главный бандит договаривается с начальником зоны по поводу наркотиков, алкоголя, проституток, чего угодно - то эта модель копируется выше и выше. Поэтому появляется связка Шакро Молодой и Следственный комитет…
