- Сергей Симонович, почему вы согласились участвовать в проекте «Домашний театр» на телеканале «Культура»?
- Это очень прозрачная и чистая история. В 1986 году отмечали 125 лет с момента, когда Гоголь написал «Ревизора». Театральный музей в Ленинграде устраивал вечер, посвященный этому событию. Зал этого музея непосредственно связан с именем Гоголя. Когда-то в этом здании сидел Александр Михайлович Гедеонов, директор Императорских театров. Николай Васильевич Гоголь, приехавший в Петербург, хотел поступить в театр и проходил в этом зале кастинг, как сейчас говорят. Художественно проиллюстрировать эту историю должна была Варвара Шабалина. Но тогда меня не взяли участвовать в этом проекте. Через некоторое время Варя мне позвонила и предложила сыграть Городничего в «Ревизоре». Но там все непросто складывалось, актеры не горели желанием что-то делать и в результате все разошлись. И я сказал Варе, что сделаю один, но тексты учить не буду. Без всяких прогонов, мы просто в течение десяти дней репетировали. Причем, она ни на секунду не показала мне, что она – режиссер, не стала ничего ставить. Более того – она хохотала, как ребенок, и говорила: ну, поиграй, может, я подскажу. И я сыграл один на пустой сцене. У меня не было декораций, я был в своей повседневной одежде. Потом в течение 8 лет я играл «Немую сцену» на разных площадках, даже получил премию. Но однажды я отыграл как-то неудачно, и понял, что хватит. И несколько лет к «Немой сцене» не возвращался. Прошло время, мне позвонил Сергей Маргулис с телеканала «Культура», рассказал о замысле проекта «Домашний театр» и предложил снять «Немую сцену» для телевидения. Я сначала отказался, потому что уже много лет этот спектакль я не играл. Но потом подумал и решил рискнуть. Позвал Алексея Левинского подключиться к этому проекту, и мы за неделю отсняли «Немую сцену».
- В чем отличается ваша работа на камеру от работы на зрителя в театре?
- В 1986 году, когда рождался спектакль, у меня фактически не было опыта работы в кинематографе. Я тогда увлекался пантомимой и Михаилом Чеховым. У меня было много сборников этюдов, я их вылавливал, отличал, где настоящий этюд, а где - маленькая пьеса, различал, где пахнет характером, а где нет характера, а играется ситуация… И, разогретый этими упражнениями, с огромным желанием их делать, я ринулся в «Немую сцену» со страшной силой. И получилось, что всю пьесу я ими пронизал. И что они сами по себе имеют художественную ценность. Это я понял, выйдя первый раз на публику и почувствовав ее реакцию, совершенно неожиданную для меня самого. Это просто был час совершенно фантастического пребывания на сцене. Упражнения дали такую силу, что меня прямо внесло в пьесу, и я видел там то, чего никогда не видел. Когда мы снимали «Немую сцену» на телеканале «Культура», в какой-то мере публику мне заменила съемочная группа. Я чувствовал ее дыхание, и это вдохновляло меня. Я мог с ними играть, обыгрывать какие-то моменты. В моноспектакле, который я играл на публику, я был и актером, и монтажером, т.е. сам придумывал какие-то переходы. Здесь это все было сделано уже киношным образом. Я просто играл, меня снимали четыре камеры с разных ракурсов, и потом все это монтировалось. Когда я посмотрел материал, увидел, что каких-то кусков нет, но я понимал, что ребята за 50 минут должны были выстроить сюжет, иначе бы все развалилось. С моей точки зрения, в этом спектакле все очень грамотно сделано и по существу. По-моему, получилась очень неплохая и добротная работа.
- Как вы приступаете к работе над ролью? Представляете себе героя внешне, или сначала слышите голос, или продумываете внутренний мир?
- Всегда и везде по-разному. В «Немой сцене», например, подсказывает гений Гоголя с его «Предуведомлениями для господ актеров». Он все написал в рекомендациях актерам, которые хотят хорошо сыграть «Ревизора». Там все сказано, кто каким должен быть. Более того, я хорошо знаю гоголевские тексты, связанные с «Ревизором», и не только литературные тексты, но и его статьи. Меня как-то спросили, играл ли я когда-нибудь отрицательные персонажи. Я сказал, конечно, в «Немой сцене». На что мне ответили: «Какие же они у Гоголя отрицательные!» А ведь, и, правда - они все отеплены им самим. Он высмеивает свои качества – обжорство, испуг, трусость. Когда работаю над ролью, все равно иду от себя, а внешние вещи потом возникают от текста, от ситуации. И, конечно, всегда есть поправка, что твой герой - это не ты.
- Что для Вас значит Гоголь?
- Гоголь – это наше все.
- Так ведь Пушкин – наше все…
- Нет, вы знаете. Так получилось, что для меня «наше все» - это Гоголь. Когда я работал в театре Комедии, еще был жив Николай Павлович Акимов. Там Хлестакова в «Ревизоре» играл Николай Трофимов. Замечательный был спектакль, Сергей Филиппов в роли Осипа – слуги Хлестакова. Потом Трофимов ушел в БДТ, и мне Акимов предложил сыграть роль Хлестакова. Но я не стал вводиться, а потом и ушел из театра. Это было первое обращение к Гоголю, такая возможность, которая потом вот так трансформировалась в «Немой сцене». А Гоголь вообще… Просто почему-то в моей жизни очень много оказалось Гоголя. И даже как учебные вещи. Например, из «Шинели» я брал огромные куски, и это получалось как маленькое кино. Гоголь учитель замечательный – органичный, живой. Он – гений.
- Вы были знакомы с Товстоноговым. Он Вас даже как-то похвалил за хорошую игру. Расскажите, как это было?
- Эта история такова. В детстве я был знаком с Георгием Александровичем и его сыновьями. У меня было сотрясение мозга, и мы с отцом жили в ленинградском Доме творчества писателей. А Георгий Александрович там отдыхал. Мы с ним катались на лыжах, и я ему рассказывал неприличные анекдоты; он хохотал, как безумный, потому что, кроме меня, их ему никто не мог рассказать. Он познакомил меня со своими сыновьями, я бывал у него дома, но в том возрасте не оценивал ситуацию как «О! Сам Товстоногов!» - мне это было совсем не нужно. Потом, когда я уже стал артистом, несколько раз хотел показаться в БДТ, но все ленился. Однажды одна из студенток актерско-режиссерского курса Товстоногова пригласила меня сыграть в ее курсовой работе по рассказу Чехова «Жилец» . На прогоне перед экзаменом я замечательно сыграл, и Георгий Александрович подошел ко мне и сказал: «Как хорошо, какой вы молодец, хороший актер». А на экзамене я отвратительно сыграл, все ровно наоборот. Потом мне рассказали, что Георгий Александрович очень огорчился, потому что увидел, что могу играть, но закреплять не умею.
- Кстати, на телеканале «Культура» 28 марта будет показан документальный фильм «БДТ- век нынешний и век минувший». Вы же потом работали какое-то время в БДТ?
- Я работал там, когда театр уже Кирилл Лавров возглавлял. Мы пришли вместе с режиссером Гришей Дитятковским, и на Малой сцене сделали спектакль «Отец» по Стриндбергу, который подарил мне «Золотую Маску». Это был очень хороший, сильный спектакль и необходимый, для меня уж точно. Затем Адольф Шапиро пригласил меня в «Лес», где я играл Несчастливцева. Потом была «Двенадцатая ночь» - не очень для меня удачная. И я потом потихоньку в те лыжи, на которых с Товстоноговым катался, вставил ботинки и смылся из театра.
- Какие воспоминания у вас остались от БДТ?
- Очень хорошие. У меня было два любимых театра – «Современник», близкий мне по духу, пропитанный игрой живых организмов, и абсолютно законно величественный БДТ. Там другая крупность: там - режиссура. У Георгия Александровича был настоящий, волевой, абсолютно не играющий в демократию театр. В БДТ был диктат, но диктат мудрый: там была здоровая воля художника. Его театр был театральной цельностью... При этом напряжение было художественное - никакого дисциплинарного напряжения не было. И движение настоящей театральной литературы, которое Товстоногов начал еще до БДТ, чутье на произведения, которые выигрывают от инсценировки. Каждый спектакль – это было событие для меня. Когда я работал там, я просто приходил и репетировал. Но я все равно благодарен этому театру за то, что появилась возможность сделать на его сцене хорошие работы.
