Историки, которые будут изучать в будущем события нашего времени, будут удивляться распространению уличных протестов по всему миру. У них будет возможность взглянуть на все задним числом, поэтому им, вероятно, не будет так сложно, как нам, понять широкое значение этих протестов - это значение выходит за рамки конкретного случая, что приводит к каждому новому протесту (увеличение стоимости проезда в автобусе в Бразилии или уничтожение важного для общественности парка в Турции).
На первый взгляд, акции протеста против авторитаризма премьер-министра Турции Реджепа Тайипа Эрдогана почти не имеют ничего общего с демонстрациями в Индии, где активист, по примеру Ганди объявил "вторую освободительную революцию", или событиями на площади Тахрир в Египте, которая стала местом для "второй революции" против демократически избранного правительства Мохаммеда Мурси.
Кажется, что турки имеют еще меньше общего с десятками тысяч израильтян, которые призывают к "социальной справедливости" на площади Габима в Тель-Авиве, или сотнями тысяч японцев, которые, после ядерной катастрофы на Фукусиме, вышли на крупнейшие демонстрации в Японии, начиная с конца 1960-х годов, в знак протеста против некомпетентной и лживой власти.
Местные проблемы и социально-экономические различия не должны помешать нам в нашем стремлении найти общие закономерности. Протестующие Греции и Испании живут в странах, которые в настоящее время неуклонно беднеют. Митингующие в Индии, Израиле и Турции живут в странах, которые почувствовали высокий уровень экономического роста в последние годы.
Классовая война
С появлением целой мини-индустрии объяснений вокруг этих протестов, становится понятным, что сама конъюнктура протестов, тем не менее, не может быть проигнорирована.
Наиболее распространенные объяснения, которые провозглашают Economist или Фрэнсис Фукуяма из Wall Street Journal, заключаются в том, что демонстрации питаются за счет растущих ожиданий представителей среднего класса, которые требуют прозрачности и честности власти. Согласно этому новейшему варианту теории модернизации 1960-х годов, протесты побуждают дальнейшее развитие либеральной демократии, которая растет в тандеме с всемирным распространением капитализма.
Действительно, издание Economist утверждает, что "протесты могли бы улучшить демократию в развивающихся странах - и даже, в конечном итоге, в ЕС", и добавляет, что "у диктатуры отсутствуют институты, через которые протестующие могут выразить свое недовольство".
Этакий оптимизм вроде того, что чувствовал Кандид, ставит перед нами новый вопрос: какую демократию мы совершенствуем? Наверное же, протестующие не имеют времени на улучшение политической системы, управляющей - только ради разрядки - их недовольством, оставляя при этом в значительной степени неудовлетворенными их требования.
Многопартийная политическая система и регулярные выборы, которые нам выдавали за демократию, не смогли успокоить возбужденные миллионы - ярче всего это проявилось в Египте. Действительно, если есть что-то, что связывает демонстрантов, находящихся в разных социально-экономических условиях, - это их общее разочарование от того, как удовлетворяет их потребности выбранная ими власть.
Слишком долго формальные и процедурные аспекты демократии - выборы, законодательные органы - выдавались за саму демократию. Неудивительно, что эти аспекты демократии не могут удовлетворить народы, которые становятся все более политизированными, и которые начали в последние годы ассоциировать свои правительства с бизнес-элитами и с политикой обеспечения "условий для бизнеса", а не политикой предоставления государственных услуг.
В предыдущей статье я утверждал, что массовая демократия и капитализм в век глобализации далеко не естественными партнерами, а антагонистами. С тех пор стало еще более ясно, что требования и потребности большинства нельзя обеспечить заверениями о наращивании личных ценностей. Темпы прироста валового внутреннего продукта, какими бы впечатляющими они ни были, не способны починить плохую инфраструктуру, обеспечить образование и здравоохранение. А неравенство, как и коррупция и кумовство среди элит, стали просто невыносимыми.
Чуда постепенного накопления личного достатка не произошло. Верховный суд Индии не ошибся, когда возложил вину за рост уровня социального насилия в стране на "ложные обещания о том, что постоянный рост потребления приведет к экономическому росту, которое будет поднимать всех".
Невыполненные обещания
Неудивительно, что протесты особенно интенсивны в национальных государствах, которые основывались на идеях равенства и общности судеб: в Израиле, где сионизм когда-то был синонимом эгалитаризма, или Индии или Бразилии, где демократия является связаной с обещаниями социальной и экономической справедливости.
Гарантируя процветание в зависимости от затраченных индивидуальных усилий, глобальный капитализм в этих странах за короткое время заменил национальные проекты коллективного благосостояния. Отказавшись от перераспределения богатств, государство обязывалось взамен создать равенство возможностей для своих обездоленных граждан. Однако, все это происходило недостаточно быстро, если вообще происходило; обещания Дилмы Руссефф больше инвестировать в здравоохранение и систему транспортировки прозвучали слишком поздно, чтобы изменить впечатление о том, что государство самоустраняется из сферы государственных услуг.
Материя мирного социального сосуществования была повсеместно нарушена, в результате широко распространилось ощущение демографической фрагментации и дрейфа. Физические лица - от индийских производителей хлопка, ставшие смертельно уязвимыми перед мировыми колебаниями цен до выпускников испанских вузов, мрачно вглядывающихся в списки свободных вакансий - оказались под сокрушительным ударом национальных и транснациональных экономических сил, как никогда до этого.
Их правительства тоже в некоторой степени оказались бессильными. Рост мобильности рабочей силы и капиталов взорвали способность национальных правительств разрабатывать меры политики, направленные на создание справедливого общества. Их беспомощные заигрывания с инвесторами и бизнесменами поспособствовали появлению популярного убеждения (по словам одного из соавторов известного социалистического издания Forbes), что "вся властная верхушка, крупные корпорации и государственный аппарат объединились и сотрудничают вместе, чтобы эксплуатировать средний класс".
Эта вера получила широкое распространение в конце длинного цикла большого роста, когда несколько человек стали очень богатыми, а сфера общественных услуг - образование, здравоохранение, безопасность - были приватизированы в чрезвычайных объемах. Через некоторое время закрытые сообщества во многих частях Индии выглядели как новая политическая единица после города-государства, нации и империи. Раскольники или суверены внутри них, казалось, достигли высшей стадии либеральной демократии: освобождение от политики.
Но даже жители закрытых республик, как оказалось, нуждаются в государстве для создания и поддержания в надлежащем состоянии дорог и аэропортов, для поставки продовольствия, а также для обеспечения контроля за ростом преступности.
Исчезающие перспективы
Что касается остальных, которые до сих пор пытаются получить выигрыш от глобального капитализма, их шансы на получение стабильной занятости, или даже доступного образования выглядят еще более отдаленными на фоне тяжелого экономического кризиса. Отсюда - бесклассовая природа протестов, объединивших богатых и бедных: их общий гнев исходит от общего ощущение того, что их обманывают.
Тем не менее, протестующие выражают свое недовольство достаточно узко. Индийские активисты, осуждающие коррупцию и жестокость полиции, не могут позволить себе сочувствие к жителям Кашмира, которые живут в условиях военной оккупации; идеалы справедливости, зарождающихся в Тель-Авиве, не учитывают стремлений палестинцев; турки на площади Таксим далеки от необходимости решения проблемы создания курдской автономии. И вообще богатые протестующие не предлагают поделиться плодами капитализма с бедными.
Протестующие не объединены даже внутри собственной страны. Их объединение в новейшее транснациональное движение "Солидарность", на появление которого надеялся философ-марксист Славой Жижек, кажется в лучшем случае несбыточной мечтой. Капитал и рабочую силу успешно глобализировали; несогласные должны согласиться с тем, что глобально транслируют по телевидению.
Протесты, между тем, подчеркивают привлекательность политических деятелей в старых и новых демократиях - их недооцененное удовольствие от провозглашения речей и проведения акций, и от общения с другими людьми.
В начале XIX века, Токвиль прозорливо предостерег от чрезмерно централизованной демократии, приводящей к эгоистическому и политически апатическому индивидуализму. В наше время это стало скорее правилом, чем исключением, когда развивать политику было поручено технократической элите, а избиратели отступили к сфере личных дел. Слишком долго укоренившиеся олигархии и безличная бюрократическая машина, которой является ЕС, лишали обычных людей их ролей и удовлетворения от осуществления демократического гражданства.
Сегодня мы наблюдаем как граждане восстают против своей собственной предыдущей апатии. Еще остается выяснить, к чему приведет это свежее вливание масс в политическую жизнь. Но мы уже добились определенного прогресса, ведь теперь демократия начинает означать нечто большее, чем рутина выборов и отход от активной политической жизни.
