...Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток;
Пред ним roast-beef окровавленный
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Золотой ананас в "Онегине" - символ праздника, беспечной жизни, которой живет юный повеса. В ней балеты ("театр уж полон ложи блещут, балкон и кресла - все кипит"), балы ("полна народу зала;
Музы'ка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота"), тайные свидания и "красотки молодые, которых позднею порой уносят дрожки удалые по петербургской мостовой". В ней и ростби'ф окровавле'нный, и бобровый воротник, и альбомные мадригалы, и кучера вокруг огней. Весь ассортимент премиум- удовольствий высшего света. Ананасы золотые легли в онегинскую строфу естественно и заслуженно. Как боливар на голову повесы.
Спустя век салоный поэт Игорь Северянин придал ананасу новое звучание. И еще какое новое!
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском!
Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно!
И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован!
Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс.
Опять ананас - метафора праздника. Он у эгофутуриста Северянина даже больший праздник, чем у классического вне направлений, мод и салонов Пушкина. Не просто золотой ананас. А в шампанском! И синергия роскошной жизни у Северянина- сильнее. В ней уже не дрожки и тайные свидания, а автомобили, экспрессы, аэропланы, крылолёты, нервные девушки, драки, поцелуи.
Но... Но салонный поэт уже чувствует в ананасе подвох. Не предмет восторга, а предчувствие беды. И витийствует: "Я трагедию жизни превращу в грезофарс". И почему нет? За окнами в шестистах километрах от Петербурга (уже Петрограда) война, окопы, разруха. А у поэта на уме ананасы в шампанском. Ну конечно, "грезофарс".
Через три года Владимир Маяковский северянинский грезофарс превращает в катастрофу.
Ешь ананасы, рябчиков жуй!
День твой последний приходит, буржуй!
Ананас, как плод, обслуживающий паразитический класс, постигло заслуженное презрение. Вместе с безвинным рябчиком. Поэт-трибун вынес им революционный приговор. Настолько суровый и настолько беспощадный, что и ананас, и рябчик на десятилетия исчезли с магазинных прилавков. Сила лирического слова!
А ведь в 1915-м именно Маяковский спровоцировал Северянина на поэтическую "Увертюру" - бросил нарочито в бокал шампанского ананас. Салонный поэт восхитился зрелищем и заискрил строчками. Яркими, что и говорить. Истинно северянинскими.
Поэт никогда не знает, в какие бездны, на какие вершины, в какие пространства унесет его следующее мгновение. И Пушкин, и Северянин и Маяковский, понятно, не знали. Счастливые гении.
А я по истечении лет знаю. Точнее узнал. И вынес им свой приговор. Не литературоведческий, а читательский. И не суровый, а мягкий. И не приговор, а некое заключение. И не вынес. А донёс. Короче, меня осенило и я взялся за перо. Читатель порой тоже не знает, когда и куда, в какие пределы, по какой наклонной унесется он мыслью в следующее мгновение. Из одного теста сделаны. Нам не жить друг без друга.
